Тэд Уильямс - Скала прощания
Вокруг корабля громоздились волны, на небе носились растрепанные грозовые тучи. Потемневший горизонт прорезал зигзаг молнии.
Кадрах ухватился за поручни и застонал, когда «Облако Эдны» взмыло вверх, а затем снова нырнуло в ложбинку между волнами. Над их головами паруса хлопали на сильном ветру, издавая звуки, похожие на удары хлыста.
— О, Бриниох Небесный! — молил монах. — Дай нам перенести эту бурю!
— Да это вовсе и не буря, — сказала Мириамель с презрением. — Ты вообще еще не видел настоящего шторма.
Кадрах застонал:
— Да я и не хочу!
— Кроме того, ты же молишься языческим богам! Я-то думала, ты эйдонитский монах.
— Я целый день молил Узириса вмешаться, — сказал Кадрах. Лицо его было белым, как рыбье мясо. — Вот я и подумал, что пора попробовать что-то другое. — Он привстал на цыпочки и перегнулся за борт. Мириамель отвернулась. Через мгновение монах занял прежнее положение, вытирая пот рукавом. По палубе прокапал дождь.
— А вас, леди, — спросил он, — ничего не беспокоит?
Она удержалась от язвительного ответа. Вид его действительно был жалок: редкие пряди волос прилипли ко лбу, под глазами круги.
— Многое, но только не пребывание на корабле в открытом море.
— Считайте, что вам здорово повезло, — пробормотал он и снова повис на поручнях. Но вдруг глаза его расширились. Он завопил и откинулся назад, плюхнувшись на палубу.
— Мощи Анаксоса! — завопил он. — Спасите нас! Что это?
Мириамель приблизилась к поручням и увидела серую голову, подпрыгивающую на волнах. Она была похожа на человеческую, хотя без волос, но и без чешуи, гладкая как у дельфина. В ротовом отверстии, обведенном красным, не было зубов, а глаза были похожи на гнилую ежевику. Подвижный рот округлился, как бы собираясь петь. Он издал странное булькающее гудение, затем исчез в волнах; мелькнули перепончатые ноги с длинными пальцами. Через мгновение голова снова возникла над водой, на этот раз ближе к кораблю. Она за ними наблюдала.
Мириамель почувствовала спазмы в желудке.
— Килпа, — прошептала она.
— Это ужасно, — произнес Кадрах, все еще скорчившись на палубе. — У нее лицо проклятой души.
Пустые черные глаза следили за Мириамелью, когда она сделала несколько шагов вдоль борта. Она прекрасно поняла монаха. Килпа была гораздо страшнее любого животного, каким бы свирепым оно ни было, потому что она была так сильно похожа на человека и при этом лишена даже малейшего подобия человеческого понимания или чувства.
— Я уже несколько лет ни одной не видела. И, кажется, ни одной не видела так близко.
Мысли ее обратились к детству, к поездке, которую она совершила со своей матерью Илиссой из Наббана на остров Винитту. Килпы скользили вверх и вниз в кормовой волне, и тогда они казались Мириамели существами почти красивыми, вроде дельфинов или летучих рыб. Увидев одну из них так близко, она поняла теперь, почему в тот раз мать поспешно оттащила ее от поручней. Она содрогнулась.
— Вы сказали, что видели их прежде, моя леди? — спросил голос. Она обернулась и увидела позади Аспитиса, который держал руку на плече сидящего на корточках Кадраха. Монаху явно было очень плохо.
— Во время очень давней поездки в… Вентмут, — поспешно сказала она. — Они ужасны, правда?
Аспитис медленно кивнул, глядя на Мириамель, а не на скользкое серое существо, подпрыгивающее на волнах за бортом.
— Я не знал, что килпы заплывают в холодные северные воды, — сказал он.
— А Ган Итаи разве не может удерживать их подальше от корабля, — спросила она, пытаясь переменить тему. — Почему эта подплыла так близко?
— Потому что ниски утомилась и отправилась немного вздремнуть, а также потому, что килпы очень осмелели. — Аспитис нагнулся и, подняв с палубы гвоздь с квадратной шляпкой, швырнул его в безмолвного наблюдателя. Гвоздь с плеском упал в воду в футе от безносой и безухой головы килпы. Черные глаза даже не моргнули. — Они стали очень активны последнее время, как никогда раньше, — сказал граф. — Они потопили несколько маленьких суденышек и были случаи нападения на большие. — Он поспешно поднял руку, сверкнув золотыми перстнями. — Но не бойтесь, леди Мария. Лучшей певицы, чем моя Ган Итаи, нет во всем мире.
— Это жуткие твари, а я совсем болен, — застонал Кадрах. — Мне нужно пойти лечь, — не обращая внимания на протянутую графом руку, он с трудом поднялся и нетвердой походкой пошел прочь.
Граф повернулся и прокричал указания членам экипажа, которые возились с непокорными снастями.
— Надо закрепить такелаж, — объяснил он. — Надвигается ужасный шторм, и нам придется убрать паруса. — Как бы в подтверждение его словам на северном горизонте снова сверкнула молния. — Не согласитесь ли вы разделить со мной вечернюю трапезу? — Над волнами пронесся раскат грома, и их обдало дождевыми брызгами. — Ваш попечитель сможет, таким образом, преодолевать свой недуг наедине с самим собой, а вы не останетесь в одиночестве, если шторм и вправду разыграется. — Он улыбнулся, обнажив свои ровные зубы.
.Мириамель это показалось соблазнительным, но она проявляла осторожность. В Аспитисе чувствовалась скрытая сила, как будто в нем таилось что-то опасное. Это в какой-то степени напомнило ей старого герцога Изгримнура, который обращался с женщинами с нарочитой почтительностью, как бы опасаясь, что его грубость и неотесанность могут в любой момент вырваться наружу, шокировать и оскорбить. Аспитис тоже, казалось, должен был что-то сдерживать, и ее это страшно интриговало.
— Спасибо, ваша светлость, — произнесла она наконец. — Я почту это за честь, но вы должны будете извинить меня, если мне придется отлучаться время от времени, чтобы узнать, как себя чувствует брат Кадрах и не нуждается ли он в помощи и поддержке.
— Если бы вы этого не делали, — сказал он, нежно беря ее под руку, — вы не были бы той доброй и заботливой леди, которую я вижу перед собой. Насколько я могу судить, вы как одна семья: вы уважаете Кадраха, как родного дядюшку.
Мириамель не могла удержаться и оглянулась на волны, когда граф уводил ее: килпа все еще плавала в зеленых волнах, не спуская с них глаз. Рот ее казался круглой черной дырой.
Слуга графа, хмурый и худой, с зеленовато-бледным лицом, руководил двумя пажами, которые уставляли стол фруктами, хлебом и белым сыром. Турес, самый маленький из них, сгибался под тяжестью блюда с холодной говядиной. Он остался помочь слуге, подавая ему приборы, когда тот с нетерпением истинного артиста взмахивал рукой. Маленький паж казался очень догадливым: его темные глаза следили за малейшим знаком бледнолицего слуги, но тот все же нашел несколько раз причину придраться и поддать ему за медлительность.
— Вы на редкость хорошо переносите морское путешествие, леди Мария, — сказал Аспитис, с улыбкой наполняя бокал из прекрасного медного кувшина. Он послал ей этот бокал с другим пажом. — Вы и раньше бывали на море? Путь от Келлодшира до той точки в Наббане, что мы называем Веир Майнис. Великая Зеленая долина, далек.
Мириамель про себя чертыхнулась. Может быть. Кадрах прав. Нужно было придумать историю попроще.
— Да. То есть, нет. Не бывала. Почти не бывала, — она медленно тянула вино из бокала, заставив себя улыбнуться графу, несмотря на кислый вкус напитка. — Мы несколько раз спускались на корабле по Гленивенту. Я бывала и на Кинслаге, — она снова надолго приложилась к бокалу, обнаружила, что выпила все вино, и в смущении поставило его на стоя. Что этот человек подумает о ней?
— Кто это мы?
— Простите? — она виновато отставила бокал, но Аспитис принял это за знак и наполнил его снова, пододвинув к рей с понимающей улыбкой. Каюта кренилась от качки, вино грозило вылиться через край, Мириамель подхватила бокал и держала его очень осторожно.
— Я спросил, кто это «мы», леди Мария, если позволите. Вы и ваш опекун? Вы и ваша семья? Вы упомянули своего отца, барона… барона… — он нахмурился. — Тысяча извинений, но я запамятовал его имя.
Мириамель тоже забыла. Она скрыла свою панику, снова отхлебнув из бокала; глоток получился долгим. Наконец, имя всплыло в памяти.
— Барон Сеоман.
— Ну конечно же, барон Сеоман. Это он возил вас по Гленивенту?
Она кивнула в надежде, что больше не попадет впросак.
— А ваша матушка?
— Умерла.
— Аа-а, — золотистое лицо Аспитиса помрачнело, как солнце, когда на него набегают облака. — Простите, я задаю так много вопросов. Мне очень печально слышать это.
На Мириамель снизошло вдохновение.
— Она умерла от чумы в прошлом году.
Граф кивнул:
— Так много народу умерло. Скажите мне, леди Мария, если вы позволите мне задать вам последний очень откровенный вопрос: есть ли кто-нибудь, кому вы обещали свою руку?
