Мервин Пик - Горменгаст

Фуксия, в свою очередь, тут же заметила изменения, которые произошли в Тите. Его смятение было столь же явным, как и неприкаянность. Его жажда свободы была столь же сильной, как и ее жажда любви. Но что он мог изменить в своей жизни? Что она могла изменить в своей? Со всех сторон их окружал Замок Горменгаст, раскинувшийся на многие мили, вздымающийся к облакам, неизведанный, темный как сумрачный день.

— Спасибо за то, что ты пришел навестить меня, — сказала Фуксия, — но говорить нам с тобой не о чем.

Тит, прислонясь к стене, стоял молча. Фуксия так постарела! Тит пяткой стал ковырять потрескавшуюся штукатурку, и вскоре кусок ее отвалился.

— Мне до сих пор не верится, что он мертв, — сказал наконец Тит после долгого молчания.

— О ком ты говоришь?

— О Флэе, конечно. И обо всем том, что с ним было связано... Помнишь его пещеру? Теперь в ней уже никто и никогда не поселится. А ты бы не хотела..

— Нет, — прервала Тита Фуксия, догадавшись, о чем он хочет спросить. — Не сейчас. И вообще никогда. Мне вообще не хочется никуда выходить. Ты видел этими днями Доктора Слива?

— Пару раз. Он попросил меня передать тебе, что ему хотелось бы с тобой встретиться, когда у тебя будет желание. А сейчас он плохо себя чувствует.

— А кто из нас сейчас хорошо себя чувствует? А ты что задумал делать? Ты сильно изменился. Наверное, все, что тебе довелось увидеть, было действительно ужасно.. Но ничего на рассказывай мне! Я не хочу больше об этом говорить!

— Кругом стоят часовые и ходят караулы, — сообщил после короткого молчания Тит.

— Я знаю.

— И в Замке комендантский час. Мне нужно вернуться к себе к восьми часам. А ты знаешь, как зовут человека, который стоит на часах у твоей двери?

— Не знаю. Он торчит там с утра до вечера, почти не отлучаясь, а ночью спит под дверью. А под окном, во дворе, еще один.

Тит подошел к окну и посмотрел во двор.

— И зачем он там стоит?

Повернувшись к Фуксии, он резко добавил:

— Его никогда не поймают. Он слишком хитер. Он настоящий хищник. Надо бы сжечь к чертовой матери весь этот мерзкий Замок, чтоб в нем сгорел и Щуквол, и мы, и весь мир, чтобы очистить это место — пусть оно зарастет зелененькой травкой!

— Тит! — позвала Фуксия, — Подойди ко мне.

Тит пересек комнату неверными шагами. Руки у него тряслись.

— Тит, я по-прежнему люблю тебя, но сейчас у меня не осталось никаких чувств. Ни для кого. Я вроде бы умерла. Даже ты словно умер для меня. Но я знаю, что люблю тебя. Ты единственный, кого я люблю... но сейчас я ничего не чувствую и не хочу ничего чувствовать. Я слишком много перечувствовала... я устала от чувств... я боюсь их...

Тит шагнул к Фуксии еще ближе. Она смотрела ему прямо в глаза. Еще год назад они поцеловались бы как брат и сестра, тогда им была нужна любовь друг друга. Теперь им эта любовь была еще нужнее, но что-то сломалось в них. Между ними раскрылась пропасть, через которую не было моста.

Но Тит все-таки схватил ее за руку, сжал, потом повернулся и быстро вышел из комнаты.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

День Раскрашенной Скульптуры приближался. Резчики закончили свою работу и готовы были представить свои произведения на всеобщее обозрение. Все в Замке было наполнено ожиданием этого события. Так в преддверии этой церемонии было всегда, и так было и сейчас, но теперь самым-самым острым было чувство настороженности — Щуквол мог нанести свой следующий удар в любую минуту, и мысли об этом никому не давали покоя. «Пегое чудовище» за последние восемь дней совершило четыре нападения, убив четырех человек камнями, пущенными с невероятной силой и точностью из рогатки. Эти круглые камни находили либо лежащими рядом с жертвой, у которой была пробита голова, либо застрявшими в черепе. Эти нападения, особо ужасные по своей бессмысленной злобе, ибо среди убитых не было даже часовых и караульных, происходили в столь разных частях Замка, что не давали возможности определить, где же следует вести поиск убийцы. Липкий ужас охватил Горменгаст.

Но не смотря на атмосферу страха, царившую в Замке, приближение церемонии Раскрашенной Скульптуры, которую ничто не могло отменить, возбуждало чувства совсем иного, более приятного свойства. Эту церемонию ожидали прежде всего потому, что ее ежегодная повторяемость внушала чувство уверенности, так было всегда и так будет независимо ни от чего. К традиции тянулись, как ребенок тянется к матери — она придавала чувство стабильности.

Узкий длинный двор, в котором должна была происходить церемония, тщательно вычистили и вымыли — целую неделю здесь раздавалось позвякивание ведер, плеск воды и поскрипывание скребков и щеток. Особенно старательно вычищали южную стену. Накануне церемонии сняли леса у этой стены, на которых целую неделю от зари до зари работали чистильщики, вымывая камни, вычищая пыль из всех стыков, трещин и выбоин. Внизу, на высоте метров двух от земли, вдоль сверкающей чистотой стены шла каменная полка, на которой Резчики должны были выставлять свои произведения; полка была такой ширины, что даже самые большие скульптуры могли легко на ней разместиться. Каменная полка и широкая полоса стены над ней были побелены, а все те растения, которые за год выросли между камней кладки, были либо вырваны, либо обрезаны вровень с камнем.

В этот двор, столь ревностно вычищенный и прибранный, должны были скоро темным, шумным потоком влиться Резчики, несущие свои произведения в руках или на плечах; в тех случаях, когда скульптура была слишком большого размера, Резчикам обычно помогали родственники; рядом с процессией одетых в лохмотья нечесанных Резчиков будут бегать босоногие дети, длинноволосые, немытые; их пронзительные крики и улюлюканье будут протыкать тяжелый воздух словно ударами стилета.

Да, в атмосфере была разлита какая-то давящая тяжесть. Если и происходило какое-либо движение воздуха, то оно казалось навеянным гниющими крыльями огромных умирающих птиц.

Это тягостное состояние атмосферы еще более усугубляло страх вызываемый Щукволом и его безжалостными нападениями, и церемонию Раскрашенной Скульптуры ожидали с особым нетерпением, ибо надеялись что возможность созерцать творения, единственной задачей которых был поиск красоты, явится отдыхом уму и душе.

Однако, несмотря на то что Резчики, используя все свое мастерство и, казалось бы, занимаясь одним делом, творили в своих произведениях красоту, между ними самими отношения никогда не были дружелюбными. Зависть, раздоры меж семействами, древние обиды — все это вспоминалось на ежегодной церемонии, открывались старые раны и наносились новые, красота и враждебность красота и ненависть сосуществовали равно как и красота и старость, красота и уродство; скрюченные годами неблагодарного труда пальцы поддерживали деревянную птицу тончайшей работы и удивительно яркой раскраски, которая взмахнула крылышками, действительно казавшимися сделанными из перьев, а не из дерева.