Марк Хелприн - Зимняя сказка

Решив не мерзнуть зря, Прегер начал блистательную речь, посвященную анализу обширного круга политических проблем. Любой слушатель сполна оценил бы политический, хозяйственный и технический гений де Пинто и наверняка решил бы отдать за него свой голос. Речь эта понравилась бы не только простым людям, но также банкирам и крупным торговцам недвижимостью. Его предвыборная программа поражала ясностью, тем более что на сей раз он мало говорил о зиме и о грядущем Армагеддоне.

Речь его все-таки сорвала аплодисменты. Он увидел стоявшего неподалеку лысеющего человека со старомодными усами, который показался де Пинто похожим на дежурного механика и действительно являлся таковым. Прегер решил, что тот пришел в парк выгуливать свою собаку.

– У меня нет собаки, – покачал головой Питер Лейк. – В любом случае, я не привел бы ее сюда в такое холодное утро. Я пришел на встречу с вами.

– Вы серьезно? – изумился Прегер.

– Еще бы не серьезно. Больше всего мне понравилась та часть вашей речи, которая была посвящена зиме. Правда это или нет, не так уж и важно. Спросите у любого человека, правдива ли музыка, и он не сможет дать вам внятного ответа, и тем не менее он ей верит, верно? Во всяком случае, я сам ей верю или, вернее, когда-то верил. В последнее время мое сознание начало проясняться… Я слушал, как кто-то играл на фортепьяно. Вы понимаете, о чем я?

– Честно говоря, нет.

– Эти звуки, долетающие до меня из далекого прошлого, кажутся мне светом, способным рассеять мрак настоящего. Я не помню ничего, только эти удивительные звуки. Я очень рад тому, что, кроме вас, здесь никого нет, сэр. О подобных вещах говорить очень сложно. Но за эту неделю мне удалось многое вспомнить, именно поэтому я сейчас и испытываю такое волнение. Простите меня за вопрос… Вы один из нас?

– Вы хотите узнать, масон ли я? – изумился де Прегер. – Нет. К масонам я не имею никакого отношения.

– Вы меня неправильно поняли, – покачал головой Питер Лейк. – Я говорю о куда более важной вещи.

– Я не гей.

– Что вы, сэр. Меня такие вещи вообще не интересуют.

– Тогда что же вы имеете в виду?

– Откуда вы родом? – спросил Питер Лейк, глядя в глаза де Пинто.

– Я родился и вырос в Бруклине.

– В каком веке?

– Конечно же в этом!

– Вы уверены? А вот я не уверен! Вы говорили о грядущей зиме, но подобное уже случалось в прошлом, и я тому свидетель!

– Я…

Питер Лейк предупреждающе поднял руку.

– Вы только не переживайте. Все в порядке. Я проголосовал бы за вас, да вот только они вряд ли включат меня в избирательные списки. Я зарегистрируюсь в Файв-Пойнтс и проголосую за вас двенадцать раз. Я очень вам благодарен. Как только вы заговорили о зиме, я услышал звуки фортепьяно и почувствовал, что прошлое стало оживать. Вы меня здорово выручили.

– И что же это за музыка?

– Чего не знаю, того не знаю…

– А кто ее исполнял?

– Тоже не знаю, но делала она это мастерски!

Одинокие люди порой обладают совершенно необъяснимым энтузиазмом. Когда что-то смешит их, заразительность и продолжительность их смеха позволяют судить о мере их одиночества. Если же их трогает какое-то чувство, оно как строка из лонгфелловской «Скачки Пола Ривира» тут же пробуждает все силы их души. Госпожа Геймли провела в одиночестве несколько лет. Когда она увидела перед собой свою дочь вместе с ее мужем и детьми (которые тем самым доводились ближайшими родственниками и ей), она не смогла удержаться от слез.

Вирджиния обняла свою маму и тоже заплакала, после чего, подобно голодным котятам, захныкали и ее дети. Сцена эта не оставила равнодушным и Хардести. Он вспомнил своих покойных родителей и почувствовал, как на его глаза сами собой навернулись слезы.

Глаза его успели стать сухими, а рыдания воссоединенной семьи все продолжались. После того как часы пробили четверть, плач только усилился. Хардести принялся нервно расхаживать по комнате и, внезапно подойдя к Вирджинии, поцеловал ее в щеку столь нежно, что госпожа Геймли на какое-то время лишилась от восторга дара речи.

Дети, мечтавшие увидеть озеро Кохирайс при свете дня, в эту ночь так и не уснули. Озеро оказалось куда прекраснее и куда величественнее, чем они ожидали. Хардести быстро освоил буер. Теперь по утрам они грузили провиант и одеяла на «Катерину» (так назывался самый тихоходный и самый вместительный буер) и отправлялись в новые путешествия по бескрайним озерным просторам. Дети изумленно взирали на синь небес и ровную, словно зеркало, гладь озера, над которой вилась похожая на поверженный наземь стяг поземка.

Они катались по ледовым просторам часами. Ближе к полудню Хардести спускал парус и ставил буер на двойной тормоз, после чего они выходили на лед и, спрятавшись от ветра с южной подветренной стороны буера, разводили в плоском ящике с песком костер, на котором Вирджиния варила в котелке нехитрую похлебку. Обычно их трапеза состояла из этой похлебки, бутербродов и горячего алгонкинского чая. После обеда они либо катались на коньках, либо, просверлив буром лед, занимались рыбной ловлей (за четверть часа они успевали наполнить пойманным лососем, окунем и форелью специальный ларь на корме буера). Порой они предпочитали этим занятиям безостановочное путешествие по просторам озера, проезжая за день сотни миль и возвращаясь домой только к ночи. Млечный Путь был здесь настолько ярким, что госпожа Геймли советовала им не смотреть на него слишком долго.

– Дедушка Дейтрила Мубкота, – говорила она, – старый Бэрроу Мубкот, от этого ослеп! Ну а в лунные ночи мы вообще не выходим из дома без темных очков!

Они отдавались свету звезд, так же как пловцы отдаются волнам. Дети стали совсем другими – дни и ночи, проведенные на озере, изменили их до неузнаваемости. Им нравилось возвращаться в теплый дом госпожи Геймли, но они предпочли бы навеки остаться на озере.

Золотистые дни сменялись серебристыми ночами. Они ходили на лыжах по лесу и скатывались на санках с поросших соснами холмов, танцевали в местной гостинице «Грейпси-Дэнди» и «Бердвалла-Шаффл», делали из кленового сиропа леденцы в форме полумесяца и часами грелись у камина. Луна, планеты и звезды ни на миг не прекращали своего кружения, отмеряя время этого мира. Мартин выучил Джека, петушка госпожи Геймли, игре в шашки, однако несчастная птица никак не могла «выйти в дамки».

И тут ударили настоящие морозы. Примчавшийся с севера арктический ветер сковал деревню инеем и льдом. Дом госпожи Геймли, которому не были страшны и сорокаградусные морозы, стал поскрипывать подобно океанскому судну. Все трещины и швы были надежно заделаны, однако достаточно было где-нибудь появиться одной крошечной щелке, как все начинали зябнуть. В камине полыхало такое пламя, что он больше походил на топку несущегося на всех парах локомотива.