Галина Романова - Собачья работа

Мы вчетвером преклонили колена перед сидевшими на помосте зрителями. Вернее, только трое — мне как женщине разрешили просто отдать короткий поклон.

Пан Вышонец медленно встал.

— Жители славного Пустополя, — воскликнул он. — Здесь и сейчас начнется поединок между рыцарем Тодором Хашем из рода Хашей и опоясанным рыцарем Дайной-Ядвигой Тура-Брыльской из города Брыля — за честь и славу князя Витолда Пустополя, обвиняемого в колдовстве. Да свершится Божий суд, и пусть Богиня-Мать дарует победу правому мечу!

Я тихо усмехнулась, оценив двусмысленность последнего посыла. Я-то стояла справа от Тодора, но если смотреть с помоста, то правым оказывался он. Вот и думай, кому на самом деле втайне желал победы приезжий дознаватель!

Нам подали щиты. У Тодора на щите красовался княжеский герб — два аиста, красный и белый, несущие в клюве одну ленту на двоих. У меня своего щита не имелось. Хотя я была шляхтенкой и имела свой герб «турья голова», всю войну прошла с казенным щитом с намалеванной короной. И в отставку вышла без щита. Спасибо Коршуну — подсуетился и принес мне щит из оружейной комнаты князей Пустопольских — выбрал, словно нарочно, один из старых, где тянулся к полумесяцу вздыбленный зверь. Что ж, правильное решение, если учесть, что я сражалась за оборотня. Сами «оруженосцы» оказались без щитов, с мечами и кинжалами в обеих руках.

Мы встали друг напротив друга. В монастыре на соборе ударил колокол. Раз… другой… Тягучий звон поплыл над городом, казалось, что сердце замирает и начинает биться медленнее. Через несколько минут или часов все должно было закончиться.

Я несколько раз переступила с ноги на ногу, выбирая удобную позицию. Сходить с нее не стоило. А вот сделать шаг-другой — это можно. Я потому и топталась, что выбирала, куда и как могу позволить себе отходить.

Восемь… девять… десять!

Оруженосцы почти одновременно сделали шаг навстречу друг другу. Мы стояли.

— Что же ты? — из-под опущенного забрала глухо прозвучал голос Тодора. — Боишься? В память о Попятне я пощажу твою жизнь, если ты сейчас признаешь свое поражение.

— Надеешься обмануть судьбу? В неправом деле победить нельзя!

— Он — оборотень. Это не я, а ты защищаешь неправое дело. Мы оба это знаем. Признайся же перед всеми! Спаси хотя бы свою жизнь. Его ты все равно не спасешь!

Усмехнувшись, я провела концом клинка по земле, обозначая черту:

— Сначала ты заставь меня сделать шаг за эту границу!

Вместо ответа Тодор бросился на меня, и после первого же обмена ударами стало ясно, что теперь все по-иному.

Нам прежде уже привелось скрестить оружие, но тот поединок не шел ни в какое сравнение с этим. Раньше Тодор Хаш играл в битву, развлекался, для него это было ничего не значащей разминкой, ему нравилось поддаваться, даже когда лицо дышало яростью и благородным негодованием. Он мог в любой миг остановить бой, который даже поединком назвать было сложно — так, первым ничего не значащим знакомством. А сейчас все происходило всерьез. Сейчас один из нас должен был умереть, и щадить женщину рыцарь не собирался. Наоборот, чувствовалось, что с мужчиной он сражался бы по-другому — более деликатно, более вежливо. Я, существо иного пола, не заслуживала иного отношения, кроме презрения и негодования — осмелилась встать на пути у мужчины! И даже кое в чем преуспеть — если судить о том, что быстрой победы у него не получилось.

Отбиваясь, я стояла на месте, лишь иногда делая короткий шаг здоровой ногой назад или в сторону, но уже через миг возвращаясь на прежние позиции. Чтобы зрители до последнего ни о чем не подозревали, я заранее пошла на маленькую хитрость — на протез сверху надела сапог, а чтобы он не болтался, набила тряпьем. Коршун туго-натуго перетянул ремни крепления поножи, так что стороннему наблюдателю оставалось лишь удивляться, почему это у меня одна нога казалась немного тоньше другой.

В двух шагах от нас сцепились «орел» и «ястреб». Смотреть на их бой было некогда — сквозь щель забрала я видела только своего противника. Но, судя по долетавшим иногда крикам толпы, дела там шли с переменным успехом.

Тодор вполне использовал свое преимущество — он то наскакивал, то отступал, то принимался ходить кругами, всякий раз осыпая меня ударами. Я еле успевала подставлять щит и обороняться. С каждым разом это становилось делать все труднее. Меч и щит наливались тяжестью. Я боялась не успеть за скачущим туда-сюда противником и в каждом замахе выкладывалась в полную силу. Все-таки он был крепче меня.

Зрители кричали и свистели, явно не слишком довольные моим поведением, но отдельные выкрики разобрать было нельзя. Сквозь шлем, да еще надвинутый на уши подшлемник, гул толпы доносился глухо. Закричи что-нибудь распорядитель — вряд ли услышала бы. Да и некогда было прислушиваться. Я только успевала подставлять щит под меч Тодора и пыталась ударить в ответ.

Пользуясь тем, что мне трудно бегать, рыцарь кружил рядом, как волк возле раненого зверя, то наскакивая, то отступая. Я берегла силы и удобную позицию, надеясь улучить момент для атаки. Моя беда состояла в том, что на войне было некогда учиться высокому искусству поединков. Отец меня натаскивал, но не так строго и тщательно, как учил бы сына, — знал, что женщине не к лицу самой выходить на турниры. За нее это должны делать мужчины. Кто же знал, что однажды мир перевернется и женщина станет защитницей? Во мне не имелось ни капли волчьей крови, но сейчас я почему-то ощущала себя волчицей, сражающейся за своего волка. За того, с кем будет тепло и уютно в логове, за того, кто может стать отцом моих детей…

Удар. Ответный выпад. Еще. Мечи высекли искры. От мощного рубящего удара щит задрожал. Попал по руке? Обошлось. Но плечо онемело. Эх… Вот тебе! Не нравится? Отскакиваешь? Думаешь, я забыла, где сама провела черту? А вот хрен тебе! Не поддамся! Есть только один мужчина, за которым я буду бегать. И это — не ты!

Зрители внезапно разразились такими дикими криками, что они не только проникли сквозь толстый слой защиты, но и заставили опустить оружие и оглянуться в поисках источника звука.

— О нет…

Брат Домагощ стоял на одном колене. И сначала показалось, что он просто зажал под мышкой меч своего противника, но потом я присмотрелась и увидела, что вышедший у него из спины клинок окрашен алым. Коршун застыл над ним, замер с вытянутой вперед правой рукой. «Орел» и «ястреб» смотрели друг на друга. Потом Коршун, отступив, резко выдернул меч из раны, и брат Домагощ, постояв какое-то время, внезапно дернулся всем телом, словно пытался вскочить, но завалился набок. Кровь хлынула у него изо рта, тело несколько раз дрогнуло.