Анна Котова - Перекресток

Сеновал, горячие руки, горячие губы. Солнце уже клонится к горизонту, когда она целует его на прощание.

Она уходит, ступая узорными сапожками по пыльной дороге. Платье — синее, как то, что подарили ей в Заветреной много лет назад.

Он стоит у калитки, смотрит ей вслед. Поворачивается, чтобы войти в дом.

На крыльце толпятся эннарские офицеры и тоже провожают взглядом тонкую фигурку в синем платье.

Однажды ночью — окрик часового, ругань, стрельба. На шум выходит старший офицер, спрашивает, в чем дело.

— Ходил кто-то, не отозвался, я и пальнул.

— Кто?

— Не знаю, вашство.

— Хорошо. Бди. Пойду, гляну.

Офицер с пистолетом наизготовку идет к кустам, всматривается в темное пятно тела под ветвями.

— Тьфу. Баба. Вот дура — куда лезла? Да что уж теперь.

Из темноты возникает трактирщик, в глазах — ужас и боль, губы дрожат. Падает на колени, приподнимает голову, гладит длинные черные косы. Шепчет что-то в мертвое ухо. Бережно опускает тело на землю, встает, вытаскивает из-за пояса пистолет.

— Эй, ты что? Мужик, ты с ума сошел?

Выстрелы.

Заветреная горит. Полыхают избы, ржут обезумевшие кони, обрывая привязь, скачут, не разбирая дороги. Мечутся солдаты, сорванными голосами командуют офицеры. Выстрелы. Взрывы. Сумятица, паника, смерть.

Дорога перегорожена, из-за завала древесных стволов летят пули.

Только в лесу тихо и, кажется, безопасно.

Аффер отводит людей в лес.

Корни цепляют за ноги, сучья хлещут в лица, хищные птицы пикируют сверху, змеи прокусывают сапоги. За деревьями мелькают серые силуэты волков.

Была армия — и нет.

Разоренная деревня пахнет гарью и смертью. Ветер треплет грязные обгорелые тряпки, дождь смывает с дороги кровь, стучит по ржавому рогатому шлему.

Ни души.

Только трактир, покореженный, обожженый, лишенный стекол, жив. Стучит молоток, взвизгивает пила.

Неуковыра, страшный, черный, наполовину седой, чинит разбитую дверь.

-

Беспамятство.

Потом снова память. Боль.

В груди жжет. В висках тяжелый гул.

Сердце остановилось. Подумал — насовсем. Обрадовался.

Ударилось о ребра. Застучало.

Жив.

Зачем?

Черные косы в палой листве.

350 год Бесконечной войны

Мы долго бродили по дорогам Айтарии. Пытались осесть то в одном месте, то в другом — как-то не получалось. Чем дальше нас уносило от Заветреной, тем спокойнее была жизнь, но война постоянно напоминала о себе. В деревнях уже жили те, кто ушел со своей земли раньше нас — и мы проходили дальше. В городах было неуютно, непривычно, дорогое жилье, рабочие места заняты — да и что мы умели, кроме огородных хлопот и трактирного хозяйства? Деньги, полученные от Неуковыры, неумолимо приближались к концу.

А потом вмешался случай.

Мы вошли в маленький городишко с гордым названием Великий Брод (брод там был, и, пожалуй, действительно великий — через Суанну, а она в этом месте шириной в добрую милю), разыскали гостиницу подешевле. Шулле устал, да и женщины умаялись. Я спросил комнату, мы сговорились о цене, и я полез в котомку за деньгами. Сильно похудевший мешочек завалился на самое дно, и, шаря по сумке в его поисках, я наткнулся на письмо Терка, о котором совсем забыл. Выложил его на стойку и снова сунул руку в котомку.

Хозяин, по инерции все еще расхваливавший свое заведение, вдруг замолчал на полуслове.

Я поднял голову.

— Сударь, — сказал хозяин необыкновенно почтительно, — не ищите деньги, заплатите потом. Я верю вам на слово.

Он держал в руке письмо, с благоговением разглядывая имя адресата.

— А, это, — понял я. — Это дело не к спеху, да я, честно говоря, и не разобрал, к кому оно.

— Да что вы, сударь! — в голосе хозяина явственно прозвучало негодование. — Послание к его сиятельству герцогу Веррау не может быть не к спеху. Вам следует непременно его доставить, и как можно скорее. Не волнуйтесь, экипажем вас обеспечат.

— Экипажем? — я не знал, что и думать. Но имя Старого Маршала слышал даже я. Это было имя из заоблачных высот.

Легенды о Терке Неуковыре медленно всплывали в моей памяти.

Надо же, а я в них не верил.

Мы мало что понимали и ничего больше не решали. Утром у крыльца гостиницы оказалась карета — здоровенная, шикарная, запряженная шестеркой лоснящихся, ухоженных серых лошадей. Нехитрая наша поклажа разместилась в багажном ящике, мы сами — на шелковых подушках, вместе с нами сел бравый офицер, сверкавший золотом эполет, звеневший пряжками на амуниции, на козлы вскочил нижний чин в мундире с блестящими пуговицами, щелкнул кнутом — и мы понеслись.

Нера ахала, разглядывая убранство кареты, Хальма прижималась ко мне и не выпускала мою руку, Шулле прыгал, высовывался в окно, от его восторженного голоска звенело в ушах.

Ехали долго — несколько дней, останавливались в шикарных гостиницах, спали на хрустящем белье, ели невиданную замысловатую еду. Расплачивался наш сопровождающий.

Он оказался славным малым. Меня смущало только, что он держался с нами, как равный, — с нами, деревенскими простаками, сроду не видавшими больших городов.

Въехали в столицу.

Карета наша летела по гулким мостовым, не притормаживая, люди поспешно отходили в сторону, заслышав стук копыт и грохот колес. Разглядев экипаж, некоторые кланялись.

Потом — высокая ограда с замысловатым переплетением чугунных прутьев, ворота немыслимой красоты поспешно распахиваются перед нами, фигурно подстриженные кусты и деревья, огромная клумба с диковинными цветами в петле подъездной дороги — и дворец.

Честно говоря, я решил, что это резиденция самого Великого Айтара.

Оказалось — нет. Городской дом Старого Маршала.

Нас разместили с немыслимым комфортом. Нам позволили не только помыться-переодеться-отдохнуть с дороги — нас ошарашили роскошными нарядами, позолоченными ваннами, изысканными блюдами, мягчайшими перинами. Почтительные слуги, уже знавшие, кто кому кем приходится в нашей семье (вероятно, от нашего сопровождающего), приготовили отдельную спальню для Неры, отдельную — для нас с Хальмой, отдельную — детскую — для Шулле. Малыш, правда, и не подумал удаляться туда, хотя ему и предлагали. Нет уж, от мамы Хальмы и меня — ни на шаг. Так что он спал на диване в нашей комнате.

Утром Старый Маршал пожелал увидеть меня и письмо.

Я протянул ему послание и стоял, глядя на легендарного военачальника. Вовсе он был не старый — лет шестьдесят, наверное. Резкое длинное лицо, длинный нос, темные глаза, залысины на лбу. Седой.