Анна Котова - Перекресток

Терк выставил нас из трактира, когда услышал, что эннарцы вошли в Косовую. Нера плакала и кричала, что никуда не уйдет от этого дурня; мы с Хальмой упирались и спешно выдумывали веские доводы, чтобы остаться — потому что этот сумасшедший Неуковыра прогонял нас на юг, а сам намеревался по-прежнему держать трактир. Один. Среди войны.

В конце концов ему надоели слезы, вопли, причитания и уговоры, и он припечатал:

— Хотите погубить ребенка?

И бабы наши замолчали.

— Шулле нужно увезти как можно дальше отсюда, — уже гораздо мягче продолжал Терк. — Хальма, ты ему мать. Нера, ты ему тетка. Лайте, ты единственный мужчина в этой семье. Обещай мне, что с ней ничего не случится.

Я растерялся и пообещал. Потом все же спросил:

— А ты?

Неуковыра покосился на женщин и неохотно ответил:

— Я не могу объяснить. Я сам не слишком понимаю, но чувствую: если я уйду, что-то сломается. Так что я остаюсь. Лайте, не волнуйся за меня. В конце концов, я старый солдат и еще не забыл, с чем едят войну.

И мы сдались.

Мы ушли на следующее утро, вместе с Сорве и его семьей. Напоследок, отозвав меня в сторону, Неуковыра вручил мне тугой мешочек с деньгами и письмо.

— На всякий случай, — сказал он, протягивая хитро сложенный и запечатанный свечным воском лист плотной бумаги. — Если будет худо, попробуй обратиться к этому человеку. Не уверен, что он поможет — но вдруг… Ну, прощай, Лайте. Даст бог — свидимся.

Мы обнялись. Впервые я заметил, что мы почти одного роста.

Я сунул письмо за пазуху, деньги спрятал в заплечный мешок — и мы двинулись по пыльному проселку, оставив за спиной наш единственный дом.

За поворотом дороги, откуда нельзя уже было увидеть ни Заветреной, ни "Толстой кружки", ни долговязой нахохлившейся фигуры на крыльце, я достал из-за пазухи письмо и посмотрел повнимательней. Ровными и красивыми, но малоразборчивыми буквами на нем было выведено имя, которого я не смог прочесть — но начиналось оно с Л и В, — а на воске был оттиснут странный рисунок, похоже — отпечаток старинного кольца вроде того, что однажды я видел на руке важного постояльца.

Пожав плечами, я убрал письмо в свой мешок — и вскоре о нем забыл.

-

Лучше бы никогда.

Упал. Бился головой о землю. Выл.

Что-то рвалось. Небо раскачивалось, шло трещинами.

Деревья скрючивались, роняли сучья. В сердцевине — гниль.

Брусника плесневела. Рыба плыла вверх брюхом.

Ветер хлестал наотмашь.

Опавшие иглы впивались в лицо.

Земля остывала под руками.

Свет истаивал и гас.

Беспамятство.

349 год Бесконечной войны

Отряды генерала Аффера, которому некогда так повезло не жениться на принцессе Лоррене, входят в Заветреную.

Деревня пуста, лишь трактир на перекрестке по-прежнему обитаем. На крыльце стоит хмурый долговязый мужчина с пистолетами за поясом. Ветер треплет его темные с проседью волосы.

Квартирьер, деловитый немолодой вояка, въехал во двор и заявил, что забирает трактир под штаб.

— Не выйдет, — сказал долговязый, глядя на него сверху вниз, даром что вояка был верхом. — Это трактир. Вы можете здесь остановиться. Вы можете потребовать обед. Деликатесов не обещаю — моя кухарка ушла, — но голодными не останетесь. Вы можете занять комнаты для постояльцев и зал. Но хозяин здесь — я. Погреба, кладовые, кухня — мои. Командуйте своими солдатами, сержант, но не моим трактиром.

Сержант всматривается в трактирщика, потом кивает.

— Ладно. В вашем трактире остановится генерал, его сиятельство герцог Аффер, и его штаб. Так годится, господин офицер?

— Капитан.

— Да, капитан. Его сиятельство везде возит с собой личного повара. Можем мы договориться о его присутствии на вашей кухне?

— Я посмотрю на вашего повара, сержант, и тогда отвечу. Комнаты в вашем распоряжении.

Сержант берет под козырек, потом усмехается и опускает руку.

— Эк вы меня построили, капитан. Кавалерия?

— Артиллерия, — усмехается в ответ трактирщик.

Штаб Аффера расположился в "Толстой кружке". Герцог занял лучшую комнату, его приближенные расположились в остальных, сошки помельче заняли опустевшие деревенские дома. Повар герцога говорил по-эннарски с чудовищным акцентом, по-айтарски не говорил вовсе. Однако Терк умудрился с ним объясниться и установить субординацию. Повар готовил те блюда, которые считал нужными, но за недостающими ингредиентами каждый раз обращался к Неуковыре. Поначалу он было попытался послать солдатика в погреб, не спросясь, и до сих пор с содроганием вспоминал, как трактирщик вошел в кухню, держа солдатика за шкирку, как котенка, и небрежно поигрывая тяжелым пистолетом.

— Это мой трактир, моя кухня и мой погреб, — медленно и раздельно произнес Неуковыра.

Повар понял и больше ошибок не делал.

А потом пришла Ила.

Она возникла на пороге, окинула взглядом зал, ружья в углу, штабные карты на большом обеденном столе, усатых эннарцев, обсуждавших одновременно планы военной кампании, ее величество королеву и знакомых баб, опустила ресницы и прошла прямиком в кухню. Ее проводили взглядами, зацокали языками, заговорили по-эннарски, оценивая стати.

В кухне священнодействовал иностранный повар, командуя двумя солдатиками.

— Где Терк? — спросила Ила, оглядывая кухню.

— Терк двора с топор, — сообщил повар, не повернув головы.

Ила кивнула и прошла через зал обратно на улицу — сквозь строй жадных взглядов и сальных шуточек.

Терк увидел ее, отложил топор, обнял.

— Зачем же ты пришла, теперь? — зашептал ей в волосы. — Они чужие. Они ничего не понимают. Ты для них — просто женщина, они соскучились по женщинам. Ила, уходи. Здесь опасно.

Сеновал, горячие руки, горячие губы. Солнце уже клонится к горизонту, когда она целует его на прощание.

Она уходит, ступая узорными сапожками по пыльной дороге. Платье — синее, как то, что подарили ей в Заветреной много лет назад.

Он стоит у калитки, смотрит ей вслед. Поворачивается, чтобы войти в дом.

На крыльце толпятся эннарские офицеры и тоже провожают взглядом тонкую фигурку в синем платье.

Однажды ночью — окрик часового, ругань, стрельба. На шум выходит старший офицер, спрашивает, в чем дело.

— Ходил кто-то, не отозвался, я и пальнул.

— Кто?

— Не знаю, вашство.

— Хорошо. Бди. Пойду, гляну.

Офицер с пистолетом наизготовку идет к кустам, всматривается в темное пятно тела под ветвями.

— Тьфу. Баба. Вот дура — куда лезла? Да что уж теперь.

Из темноты возникает трактирщик, в глазах — ужас и боль, губы дрожат. Падает на колени, приподнимает голову, гладит длинные черные косы. Шепчет что-то в мертвое ухо. Бережно опускает тело на землю, встает, вытаскивает из-за пояса пистолет.