Андрей Мартьянов - Звезда запада

В общем, вот так в жилище духовного наставника появилась медвежья шкура, а сам Видгнир стал настоящим мужчиной не только по числу пережитых зим, но и по мнению всего Вадхейма. А исполнилось ему тогда полных семнадцать лет.

В тот же год Торин впервые взял своего будущего преемника в большой поход, будучи уверенным, что тот обучился всему, что нужно для приличного норманна. Два корабля, как уже сказано, шли к берегам Британии вместе с Эльгаром (жив, жив курилка, хоть и семь долгих лет прошло с тех пор, как расстался с ним монах!) и несколькими другими дружинами. Торин же, будучи человеком самостоятельным, решил податься на восток, к южным берегам Балтийского и Северного морей, на трёх дракарах и поразведать в прибрежных поселениях германцев и поморских да полабских словинов на предмет новых товаров. И тогда же, провожая своего воспитанника, отец Целестин впервые в жизни разрыдался, как дитя. Целый месяц монах изводил себя, проклиная день тот и час, когда нечистый надоумил его покинуть Константинополь. И теперь, обретя хоть две родные души, он вынужден расставаться с тем, кого вырастил и научил уму-разуму. Ну почему Видгниру не сидеть в Вадхейме, не учиться мудро управлять своим, пусть и очень малочисленным народом? Что ждёт его там, за морем? От чьей стрелы или меча примет он смерть?

У отца Целестина за несколько недель до ухода кораблей из фьорда состоялся по этому поводу очередной разговор один на один с Торином, но конунг был непреклонен, и вышла бы у них серьёзная размолвка, кабы не явился сам виновник и не положил спорам конец, заявив, что он всё равно пойдёт с дядей и пусть отец Целестин не беспокоится, всё будет хорошо.

В день отплытия монах сунул Видгниру целый мешок с травами, благословил и даже надел ему на шею тот самый серебряный крест, который был с ним с того дня, когда молодой монах-бенедиктинец покинул родное аббатство. Видгнир рассеянно благодарил, вполуха слушал наставления насчёт лечения всяких ран, а мысли его были уже далеко от Вадхейма. Начиналась новая жизнь, полная новых ощущений; над дракаром уже поднимался белый с синей звездой парус, дружинники втаскивали последние тюки с продуктами и бочонки с водой, даже шум прибрежных волн, разбивавшихся о каменистый берег, звучал необыкновенно ново. Ещё немного, и он покинет знакомый до последней травинки мир Вадхейм-фьорда и выйдет на большой и неизвестный, — и от этого ещё более манящий — путь. И пусть знают даны и франки, фризы и германцы, что в дружине Торина появился ещё один меч! Так что до свидания, Вадхейм, до свидания, отец Целестин и Сигню, и да пребудут с вами Иисус и Один!

Монах стоял у самой воды и сквозь слезы смотрел на уходящий дракар Торина и на стройную фигуру Видгнира, стоявшего на корме рядом со своим конунгом. Вокруг кричали и махали руками женщины, визжали от восторга дети — неоперившиеся птенцы, но что-то снова заставило отца Целестина приглядеться внимательнее к своему ученику.

Все вроде в нём то же, обычное. Коричневая кожаная куртка с железными бляхами и тёплым меховым воротником-капюшоном, меч на боку, самострел за спиной. Волосы соломенные — почти белые — по ветру летят, даром что обрезал их Видгнир перед походом так, что и до плеч не достают; глаза, серо-голубые, словно воды фьорда, да серьёзные не по годам, смотрят спокойно и будто с вопросом немым. Спокоен он, как всегда впрочем, да только видимость это одна. Уж мне-то, старику, по свету немало побродившему, в людях ли не разбираться? И побаиваешься ты, приятель, и тут же рвёшься вперёд, словно ищешь что-то мне неведомое… Только вот что? Почему, зачем живёт в тебе эта странная тяга северного народа к путям-дорогам, как у птиц перелётных? На первый взгляд ты, дружок, такой же, как всегда, как год или два назад, повзрослел разве что… Но похоже, мне одному здесь виден свет, что исходит от тебя, Видгнир, сейчас. Мне и Сигню ещё, пожалуй.

Тайный отблеск величия некоей невообразимо древней расы, что старше греков, иудеев и египтян, отражение её силы и славы, в тебе живущее. Свет, истекающий из пучин времени, в которые заглянуть под силу лишь Господу Богу одному. Что за дар в тебе скрыт, норманн? Нет у меня, смиренного монаха, ответа, но я доберусь до истины, чего бы это мне ни стоило. Только возвращайся живым, Видгнир…

Монах развернулся и, тяжело ковыляя по поросшим мхом камням, стал подниматься наверх, к деревне. Пять кораблей, зримых с берега теперь лишь тёмными силуэтами, уходили на юго-запад, становились всё меньше и меньше и вскоре совсем скрылись от взора собравшихся на берегу. Обернувшись, отец Целестин ещё раз всмотрелся в ущелье фьорда и вдруг увидел, — или почудилось то? — сверкнула будто яркая золотая искра на горизонте и тут же погасла, словно солнце на волосах его ученика. Или неведомая мощь, сосредоточенная в нём, дала о себе знать на прощание?

Отец Целестин испуганно перекрестился. Монах заметил странности в Видгнире почти сразу после их знакомства и вначале не придал им значения. Ну, может быть, ребёнок от природы одарён и схватывает всё на лету, да и память у него хорошая, и соображает он что к чему быстрее, чем Сигню. И историю древнюю, ещё дорийскую, принимает как само собой разумеющееся. Но почему у Видгнира вид такой, словно не что-то новое он узнаёт, а попросту вспоминает забытое и утерянное? Отчего этот десятилетний ребёнок может одним словом утихомирить насмерть грызущихся собак и даже двумя-тремя фразами разрешить спор у взрослых, да так, что те и не видят потом причины своих разногласий и внимают словам мальчишки, как советам мудреца? Откуда этот потомок норманнов знает, какая погода будет завтра и через неделю? Зачем в ясные ночи проводит он многие часы на морозе, глядя на сияющие точки звёзд, будто бы ищет в небесах решения невысказанных сомнений, и мерцание далёких светил словно отражается в его глазах?

На эти и многие другие вопросы отец Целестин не находил ответа. И годы спустя, глядя, как Видгнир бьёт из лука навскидку в глаз белке и ясным днём, и в сумерках, как может ночью по далёкому хрусту веток в лесу, за оградой поселения, определить, прошёл ли лось там или олень, как в кромешной темноте зимней ночи умеет найти дорогу из самой дремучей чащи к дому… Видя это, монах понимал, что талантами ученик его награждён необычайными. А слушая и записывая древние легенды норманнов, повествующие о странных и непонятных событиях и народах, отец Целестин как наяву видел Видгнира средь главных героев давно отгремевших битв и удивительных историй, перед которыми меркли в книгах Моисея описанные штурмы Иерусалима и Вавилона, чудеса, явленные Исайей, Соломоном и другими знакомыми монаху с детства персонажами Вечной Книги. И библейские истории оставались, несомненно, истинными, но куда как более поздними и новыми, чем те, над разгадкой тайны коих уже несколько лет бился бывший смиренный инок из обители св. Элеутерия.