Роджер Желязны - Рука Оберона

Я расплылся в полуулыбке.

— Хорошо, принято, — сказал я. — Посмотрим, могу ли я быть честным. Сначала меня гнала ненависть — ненависть к моему брату Эрику — и желание трона. Спроси меня во время возвращения, которое из этих чувств сильнее, и я бы сказал, что это вызов трону. Хотя теперь… теперь мне пришлось бы признать, что все дело было в ином. Я не сознавал этого до последней минуты, но это правда. И Эрик мертв, и ничего не осталось от того, что я чувствовал тогда. Остается трон, но сейчас я вижу, что чувства мои к нему сумбурны. Существует вероятность, что при нынешних обстоятельствах ни у одного из нас нет на него права, и даже если избавиться от сомнений моей семьи, то сейчас я не стал бы его занимать. Сначала нужно восстановить в королевстве стабильность и ответить на гору вопросов.

— Даже если в результате ты останешься без трона?

— Даже так.

— Тогда я начинаю понимать.

— Что? Что тут понимать?

— Лорд Корвин, мое знание философской основы мира ограничено, но я понимаю так, что вы способны найти в Тени все, что пожелаете. Долгое время это смущало меня, и я никогда не понимала полностью объяснений Рэндома. Если б вам захотелось, разве не мог каждый из вас прогуляться в Тени и найти себе другой Янтарь… похожий на этот во всем, кроме одного: там правишь ты или наслаждаешься любым статусом, какой только можно пожелать?

— Да, мы можем находить такие миры, — сказал я.

— Так почему не сделать так, чтобы положить конец раздорам?

— Потому что мир, который можно найти, будет казаться таким же, — но и все. Мы — часть этого Янтаря, равно как он — часть нас. Любая тень Янтаря должна быть населена нашими тенями, чтобы казаться хоть сколько-то стоящей. Мы можем даже устранить тень своей собственной персоны, реши мы переехать в готовое королевство. И тем не менее теневой народ не будет в точности таким же, как люди, живущие здесь. Тень никогда не бывает абсолютно такой же, похожей на то, что ее отбрасывает. Эти маленькие различия суммируются. Во всем ухудшают оригинал. Приезд в Тень равнозначен приезду к чужому народу. Лучшее светское сравнение, что приходит мне в голову, это встреча с человеком, который сильно напоминает тебе другого, которого ты хорошо знаешь. Ты ожидаешь, что он будет поступать как твой знакомый; а то и еще хуже — возникает стремление относиться к нему, как ты относился бы к тому, другому. Ты встречаешь его в некой маске, а его ответные реакции не совпадают. Неуютное ощущение. Мне никогда не доставляло удовольствия встречать людей, которые напоминают мне других. Личность — это то немногое, что мы не можем контролировать при манипуляциях с Тенью. На деле это способ, при помощи которого мы можем отличить друг друга от наших теней. Вот почему там, на тени Земля, Флори так долго не могла решить — я это или не я: моя новая личность была достаточно иной.

— Начинаю понимать, — сказала Виалль. — Это для вас не просто Янтарь. Это сам мир плюс что-то еще.

— Мир плюс что-то еще… Это и есть Янтарь, — согласился я.

— Ты говоришь, твоя ненависть к Эрику умерла вместе с ним, а желание трона умерилось в свете новостей, которые ты узнал.

— Это так.

— Тогда я, кажется, понимаю, что движет тобой.

— Желание стабильности движет мной, — сказал я, — и кое-что от любопытства… и месть нашим врагам…

— Долг, — сказала она. — Разумеется.

Я фыркнул.

— Было б весьма удобно надеть такую личину, — сказал я. — Но пусть даже так, лицемерить не буду. Едва ли я похож на преисполненного долга сына Оберона или Янтаря.

— Твой голос выдает тебя: ты не желаешь, чтобы тебя считали таким.

Я закрыл глаза, закрыл их, чтобы присоединиться к ее тьме, чтобы ненадолго вспомнить мир, где живут иными посланиями, не световыми волнами. И я понял, что она не ошиблась в моем голосе. Почему я так упорно давил мысль о долге, стоило только произнести слово? Мне нравится репутация хорошего, добропорядочного, знатного и высокоразумного, когда я ее заслуживаю, и даже иногда, когда не заслуживаю, — как, вероятно, и любому другому. Что беспокоит меня в упоминании долга по отношению к Янтарю? Ничего. Тогда в чем же дело?

Папа.

Я больше ничем ему не обязан, и еще меньше должен. В конечном счете он в ответе за нынешнее положение дел. Он настругал огромный наш выводок, не обеспечив должного порядка наследования, он был менее чем добр ко всем нашим матерям, и после этого ожидал от нас преданности и поддержки. Он играл фаворитами, и казалось даже, что он играет нами, натравливая друг на друга. Потом он во что-то влип, с чем не сумел справиться, и оставил королевство в беспорядке. Зигмунд Фрейд[11], по-моему, давным-давно свел мое состояние к нормальному, выявил чувства обиды, которые могли действовать внутри семейной единицы. На почве этих чувств претензий у меня не было. Все факты указывали на другое. Я испытывал к отцу неприязнь оттого, что он не дал оснований любить его; честно говоря, казалось, что целился он в диаметрально противоположном направлении. Довольно. Я осознал то, что беспокоило меня в упоминании о долге: его объект.

— Ты права, — сказал я, открывая глаза и глядя на Виалль, — и я рад, что ты сказала мне это.

Я поднялся.

— Дай мне руку, — сказал я.

Виалль протянула правую руку, и я поднес ее к губам.

— Спасибо, — сказал я. — Это был хороший ленч.

Я повернулся и пошел к двери. Когда я оглянулся, лицо Виалль было залито румянцем, она улыбалась — рука по-прежнему полуприподнята, — и я начал понимать перемены в Рэндоме.

— Удачи тебе, — сказала она в то мгновение, когда я приостановился, и шаги мои стихли.

— …И тебе, — сказал я и быстро вышел.

Следующим по плану я должен был навестить Брэнда, но просто не смог заставить себя выполнить поставленную задачу. С одной стороны, я не хотел встречаться с ним, когда мысли притуплены усталостью. С другой, разговор с Виалль был первым приятным событием, что произошло со мной за последнее время, и, пока я на подъеме, мне лучше отказаться от встречи с Брэндом.

Я преодолел лестницу и прошел по коридору к своим апартаментам, а когда вставил новый ключ в новый замок, то задумался, естественно, о ночи длинных ножей. В спальне я задернул шторы, скрываясь от полуденного света, разделся и улегся в кровать. Как и раньше, после стресса, в ожидании еще большего, сон какое-то время избегал меня. Я долго ворочался и метался, переживая события нескольких последних дней и кое-что из более древних времен. Когда я в конце концов заснул, сны мои стали зеркалом тех же страстей, включая и те, что выцарапывались из-за дверей моей темницы.