Юлия Скуркис - Роковое наследие

Сумерки уже уступали место ночи, когда под стенами замка появился небольшой отряд. В круге света у ворот Тамерон разглядел отца, наставника и шестерых охранников. Поперек седла Краца — самого главного в секстете — лежало замотанное в плащ тело. Тамерон насторожился. Подкрался ближе, чтобы рассмотреть, что же происходит внизу.

Пленник был жив, но жестоко избит и, судя по одеревенелости тела, находился под воздействием парализующих чар. Его сбросили прямо на камни под ноги скакунам.

— Больше не сбежишь, мразь! — Крац пнул беззащитного человека по ребрам.

Тамерон отшатнулся, а когда выглянул вновь, незнакомца волокли к двери, ведущей в подвалы под северной частью замка. Когда двор обезлюдел, мальчик спустился вниз и, подбежав к окованной металлическими листами двери, дернул за ручку. Но каково же было его удивление, когда в непроглядной темноте узкого коридора он не услышал ни звука удаляющихся шагов, ни малейшего шороха.

Тамерон сотворил маленький пульсар — кое-чему наставник все же сумел его научить, — и тот медленно поплыл в подземные недра замка. Коридор попетлял немного и закончился небольшим помещением, заваленным всяким хламом. Тяжело вздохнув, мальчик вернулся во двор и, поднявшись по лестнице, вошел в северную часть замка, принадлежащую отцу. В западной жили они с Тариком, в южной — мать.

На материнской половине были залы для приемов и целая галерея фамильных портретов. Тамерона всегда бросало в дрожь от суровых лиц, глядевших на него с потрескавшихся полотен. Он так и не удосужился выучить имена и титулы своих предков. Про себя он называл их: Заносчивый, Подозрительный, Суровый, Презрительный, Хищный… Женские портреты украшали стены материнских покоев. Ими Тамерон мог любоваться часами, угадывая в чертах то затаенную грусть, то непомерный груз долга, то отчасти понятную ему горечь. Изображенные на полотнах дамы были строгими, даже чопорными, но мальчику казалось, что стоит только провести по портрету рукой, как ненужные наслоения опадут, и под ними засияют улыбки.

Родители виделись редко. Мама никогда не покидала свои покои, не выходила на прогулки. Однажды, когда старая нянечка задремала, маленький Тамерон выбежал на лестницу. Играя, он старался не очень шуметь, потому что во время бодрствования старушка не отпускала его от себя, не давая вволю побегать. Ей тяжело было уследить за мальчиком, поэтому няня предпочитала держать ребенка в поле зрения, но иногда ее подслеповатые глаза ненадолго закрывались.

Госпожа Лебериус вошла в зал как раз в ту минуту, когда Тамерон, оступившись, балансировал, размахивая руками, на верхней ступеньке спиной к лестнице. Мать бросилась к нему, но у выхода из зала резко остановилась, словно наткнувшись на невидимую преграду, и закричала, как раненый зверь. Тамерон выровнялся, испуганно посмотрел на мать, которая каталась по полу и выла. Кожа на ее лице и руках покраснела, начала пузыриться, местами лопнула, и запахло горелым мясом.

Нянька, в отличие от госпожи Лебериус, беспрепятственно выбежала на лестницу и, подхватив мальчика на руки, стала звать на помощь. После того случая старушка куда-то пропала, а ее место заняла молодая девица.

С тех пор неотъемлемой частью маминого гардероба стали густая вуаль, скрывавшая изуродованное ожогами лицо, и ажурные перчатки. А в душе Тамерона поселилось гнетущее чувство вины.

Иногда он бывал в отцовских покоях и часто забавлялся тем, что кричал в огромный камин и слушал эхо. В этом колоссальном не только по детским меркам сооружении никогда не разводили огонь. Однажды из камина раздалось: «Как же ты мне надоел, шмакодявка!» Тамерон перепугался и долгое время плакал навзрыд, когда его пытались оставить на отцовской половине.

Дарг Лебериус уезжал рано утром на мануфактуры и возвращался к вечеру. Весь день его комнаты пустовали, что позволяло молодой няньке выкроить несколько часов для общения с конюхом. Нельзя сказать, что она плохо заботилась о маленьком Тами, просто ей хотелось наладить личную жизнь, поэтому ребенок часто оказывался предоставленным самому себе.

Через некоторое время страхи, связанные с камином, забылись, а игры как-то сами собой перекочевали в область подстолья. Укрытый от всех свисающей до пола скатертью, мальчик наблюдал за окружающим миром. Однажды отец, не зная, что сын прячется под столом, открыл ему тайну камина. Дарг Лебериус вошел в комнату, бросил на стол какие-то бумаги и, ступив в прокопченные недра, исчез. Мальчик не понял, что произошло, но догадался о потайном ходе.

Тамерону захотелось во что бы то ни стало туда попасть. Искать замаскированную дверь в длинном подвальном коридоре — занятие неблагодарное, камин обследовать проще. Мальчик обнаружил скрытую пружину. В лицо дохнуло сыростью, и как только он вошел внутрь, потайная дверь захлопнулась у него за спиной.

Стены прохода оказались усеяны пучками люминесцирующих лишайников. Их тусклое свечение сопровождало Тамерона, пока он спускался по винтовой лестнице, которая привела его в маленькую комнату. Внимание мальчика сразу привлекло смотровое окошко, за которым плясали в отсветах пламени чьи-то тени. Он приблизился и увидел ярусом ниже большое помещение. Там, прикованный к решетке над жаровней, корчился человек. Тамерон отшатнулся, уловив запах горелой плоти.

«Почему пленник не кричит? — удивился мальчик. — Как может он терпеть такую страшную боль?» Тамерон невольно потянулся к уху, которое в детстве поджарил ему старший брат.

— Они очень упрямые, — услышал он хриплый шепот из угла, — эти проклятые Атранкасы.

— Кто здесь? — испугался Тамерон и создал маленький пульсар, чтобы разглядеть говорившего.

— Ну, здравствуй, шмакодявка. Пра-пра-пра… много раз… внучек.

Зрелище оказалось немногим лучше того, что мальчик только что видел внизу: доведенное до крайней степени истощения тело, прикованное к скамье, соединялось трубками с прозрачной емкостью, в которой что-то плавало. Тамерон шумно сглотнул и осторожно приблизился. Потрескавшиеся губы живой мумии шевельнулись:

— Тамерон, у нас немного времени. Ты удивлен и напуган, не каждому удается повидаться с таким далеким предком. Я Хотар Лебериус, прошу любить и жаловать.

— Я, конечно, плохо учил свою родословную, — прошептал мальчик, словно боясь, что немощное тело рассыплется в прах от звука его голоса, — но припоминаю, что Хотар жил около тысячи лет назад. Ни одно тело так долго не сохранится, особенно в этой жуткой сырости.

— Кхы-хы-хы, — послышался смешок, более сходный по звучанию с сиплым кашлем. — Тело не мое. Я здесь, в банке.