Елена Белова - Звездный дождь

Но они так и не поговорили пока, а детские страшилки долго живут в памяти. И поэтому Клоду понадобилось определенное усилие, чтобы подойти к пожилому человеку в ошейнике:

– Пропустите меня.

Серые глаза мага остались неподвижными. Словно у старика Аватти, который второй месяц лежит без движения после упавшей на голову крышной пластины.

– Что тебе, дитя? – послышался голос со стороны. Орденец (полноватый, с короткой шеей, настоящий "тучник") вытер губы и постарался принять сочувственный вид.

– Я должен пройти.

Маг ничем не показал, что услышал его – в невыразительном лице не дрогнуло ни черточки. А вот синерясый уставился, будто впридачу еще и плохо видел:

– Ты не зришь Запрет, дитя? Или не ведаешь, что это?

– Я лекарь. Я должен быть там!

За спиной смыкается алая завеса, и сразу все вокруг становится другим. Клод еще слышит недовольное бурчание синерясого – тот все никак не мог решить, правильно ли было пропустить в зараженный квартал самозваного лекаря… Еще трясет обожженной рукой один из стражников – он попытался удержать глупого мальчишку, который сует голову петлю, и нечаянно коснулся завесы. Еще смотрит в спину маг… А Клод уже идет вперед по пустой, совсем пустой булыжной мостовой.

Завеса бросает на улицу красноватые отсветы, и все вокруг кажется чужим и странным. Будто Клод внезапно попал в другой город. Диковинный город из сказаний о Злишевых кознях и вымерших племенах.

В канале плещется черная вода с красноватыми бликами. Клод отводит глаза – на миг показалось, что канал полон вовсе не водой. С балконов то тут, то там свисают лоскуты серой ткани. Значит, не ошибка… Поветрие.

Что же это?

Синерясый говорил, все началось вчера вечером. К причалам встала "Звезда надежды", парусная галера из Зартхэ. Она попала в шторм, села на мель, едва не утонула, волны разбили часть груза и захлестнули трюмы… и поэтому сначала никого не удивило, что команда почти вся кашляет и дрожит в ознобе. Хозяин гостиницы просто пошутил над "неженками с юга" и велел потеплей натопить для них комнаты. Но сегодня утром, когда нескольких южан нашли мертвыми, все встревожились. Особенно когда выяснилось, что и сам хозяин, и команда, разгружавшая "Звезду надежды", и девушки-служанки, разносившие горячее вино с пряностями, и постояльцы гостиницы – все ощутили резкое ухудшение здоровья. Людей мучил жар, ломота в костях и кашель, кто-то ощутил приступы временной слепоты, кто-то не в силах был подняться с постели. Вызвали лекаря. Ему сразу не понравились симптомы, он стал расспрашивать. Пригласили Орден. И только тогда перепуганные мореходы признались, что те, умершие, позавчера, во время стоянки у какого-то безлюдного острова, плавали за водой…Это было как раз накануне шторма, и никто сразу не понял, что они заболели. Остров вблизи Улевы был только один – Ганти, где когда-то бушевала эпидемия гиптаса. Гиптаса, который давно объявлен "исчезнувшей болезнью"

А болезнь в Мощеном квартале тем временем ширилась.

Заболели уже не только служанки и грузчики, но и их семьи. И соседи.

И к вечеру Орден повесил запрет, отгородив зараженную местность.

Клод молча распаковал лекарский халат. Накинул капюшон, плеснул на ткань травную настойку, обвязал лицо, оставив открытыми только глаза.

Почему орденцы не лечили заболевших? Почему даже не сразу опознали болезнь? Ведь, если смотреть по книгам, именно Орден остановил когда-то эпидемии. Непонятно…

А где же люди? Клод никого не видел. Люди здесь были – промельк свечи за наглухо закрытым окном-витражом, дымящая труба, брошенная на мостовой игрушка… Но нигде не видно ни лица, не слышно ни голоса. Все попрятались. Правильно… но если это действительно гиптас, то не поможет.

Глухо стукнула дверь. На мостовую почти выпала чья-то фигура, беспомощно качнулась… и повалилась на колени, на мостовую, заходясь в приступе кашля. Дверь нерешительно скрипнула за его спиной, и фигура – это был парень не старше самого Клода – яростно обернулся назад:

– Пошла вон!

– Но Мар…

– Вон!

За дверью всхлипнули. Парень на миг закрыл лицо руками:

– Иди, Риче… – уже мягче сказал он, – иди… иди, ну же! Я вернусь.

– Правда?

– Поправлюсь и вернусь. Иди к маме.

Вот и твой больной, Клод. Иди.

Парень не слышал его шагов – пытался встать, перебирая ладонями по стене. Только когда Клод подошел совсем близко, юноша настороженно повернул к нему голову:

– Кто здесь?

Он не видит?

– Я лекарь.

Темные глаза парня скользнули взглядом по Клоду:

– А-а… проводишь?

Больных отводили (если было кому) и относили в гостиницу на площади – место, откуда пошла зараза. Некоторые, как Марко, новый знакомый Клода, пытались дойти туда сами, чтобы не заражать родных. Марко не слишком верил, что лекари вылечат его, но…

– Надо же куда-то уйти из дома. Там сестра и брат. И мачеха. Может, хоть они… – и он снова закашлялся, зажимая рот рукой.

Вряд ли – подумал Клод. Но огорчать Марко не стал. Тот и так едва держался на ногах, дрожал, несмотря на зелье, сбивающее жар, и порой беспомощно замирал, когда перед глазами разливалась темнота. Он был учеником ювелира, Марко, и в тот вечер зашел в гостиницу за камнями, заказанными мастером Инасьо. А сегодня не смог работать – предметы постоянно расплывались перед глазами, бил озноб. И слабость.

– Как сейчас?

– Примерно…

Путь до площади занял не десять нитяниц, а все сорок. Чем ближе к площади, тем чаще встречаются серые тряпицы – на балконах, на решетках окон, на дверях, уже распахнутых… И все горше запах дыма. И тела на мостовой. Марко все тяжелее наваливается на плечо…

Гостиница словно горела изнутри. Окна отливали красным, из-под дверей бил свет. За освещенными стеклами скользили тени и слышались голоса. А когда Клод открыл дверь, зал гостиницы напомнил "Сказание о карах грешным".

Люди лежали везде – между столами, на скамьях, на снесенных из комнат матрацах.

Кто-то плакал. Кто-то стонал, глухо и безнадежно. Чей-то голос умолял позвать душеспасителя. Кто-то молча лежал, вытянувшись на подстилке.

– Этого выносите.

Сильно пахнет заваренным копыльником. У очага на столе – тяжелый котел, из него по кружкам разливает отвар…

– Папа!

Сначала отец не узнает его. Он непонимающе щурит глаза… а потом у него начинают дрожать руки.

– Клод, мальчик! Как ты здесь… ох, малыш, что же ты…

Отец с десяти лет не называл его малышом.

Время к рассвету, и книги не врут о гиптасе – он выпивает жизнь из всех. Ему все равно, молодой человек или старый. Трезвый или пьяный, как та компания, что еще две нитяницы назад горланила песни на втором этаже. Мужчина или женщина… Ивонетта тоже здесь. И ей тоже не уйти отсюда – она уже кашляет. Как отец. Как Марко. Как маленькая девочка у очага, которая дрожит и не может согреться.