Карина Демина - Ведьмаки и колдовки

Покрывало Евдокия сдернула.

— Дусенька… — Аленка присела на стул у двери и еще руки на коленках сложила, — потерпи…

— Хватит. Я уже натерпелась.

…и Лихо, который заглянул, хотя еще и не вечер…

Появился и исчез.

Уступил.

Бросил? А кольцо тогда почему? И Евдокия трогает его, пытаясь успокоиться, только получается не слишком хорошо.

— Или меня вводят-таки в курс дела, или мы уезжаем. Сегодня же. Немедля.

Аленка сложила руки на груди, демонстрируя, что с места не сдвинется. Упряма? Пускай. В Евдокии упрямства не меньше.

— Я тотчас телеграфирую маменьке. Полагаю, она меня поддержит. Да и не только она. О нем я тоже молчать не собираюсь. Этот фарс, который конкурсом называют, завтра же закроют. И не надо мне про тюрьму говорить. Тюрьмы я не боюсь.

— Она не всегда такая… — словно извиняясь, произнесла Аленка. — Злится просто…

— И колбасу прячет. — Себастьян сел, завернувшись в покрывало. — Под кроватью… ага…

…коробку он вытащил и, прильнув щекой к крышке, зажмурился.

— Краковельская… чесночная… благодать… к слову, панночка Евдокия, как бы вы ни пыжились…

— Я не пыжусь!

— …на мне клятва крови, так что…

И этот наглец, вытянув колечко краковельской колбасы, к слову, великолепнейшей, сдобренной чесноком и тмином, высушенной до звонкости, сказал:

— Моя прелес-с-сть…

Евдокия перевела взгляд на Аленку. Та клятв крови не давала…

— Дуся, пока ты о нем не знаешь, оно тебя не видит, а раз не видит, то и навредить неспособно.

— Тогда считай, что оно, чем бы ни было, меня разглядело.

— Но…

Аленка повернулась к зеркалу и, коснувшись его ладонью, нахмурилась:

— Ты… не говорила…

— И ты не говорила. — Оправдываться Евдокия не собиралась.

Единственное, о чем она жалела, так о собственной нерешительности. Следовало сразу покинуть сей милый дом…

— Уйти не получится. — Себастьян разломил колбасное кольцо на две неравные части, меньшую зажал в правой руке, большую — в левой. — Точнее, попытаться можете, но за последствия я не ручаюсь. Вас, панночка, пометили… и вас, к слову, тоже.

Он откусил колбасу и уже с набитым ртом добавил:

— И меня… всех пометили, Хельм их задери.

И замолчал, сосредоточенно пережевывая колбасу.

Следовало сказать, что в покрывале, расшитом цветочками, из-под которого выглядывали длинные мосластые ноги и хвост, тоже длинный, но отнюдь не мосластый, ненаследный князь выглядел… безопасно. Он жевал колбасу, вздыхая от удовольствия, и блаженно жмурился…

Надо полагать, раны на голове затянулись.

Аленка наблюдала за своей легендой с престранным выражением лица.

Куда только прежнее восхищение подевалось?

— Так что, милые дамы, вам от меня никуда. — Жирные пальцы Себастьян вытер о покрывало, и Евдокия с трудом сдержалась, чтобы не отвесить подзатыльник. Князь, называется!

Князь понюхал оставшийся кусок, но со вздохом отложил.

— Хорошо. — Евдокия покосилась на канделябр. — В таком случае предлагаю перемирие. И обмен информацией. Взаимовыгодный…

— А водички нальешь? — поинтересовался Себастьян, голову набок свесив. — Колбаска соленая очень…

Пил он шумно, отфыркиваясь, и вода текла по голой груди, поросшей кучерявым черным волосом. И вида этой самой груди Аленка стеснялась, отворачивалась…

…похоже, первая любовь ее, бережно взращенная на газетных славословиях и снимках, умирала.

Громко рыгнув, Себастьян вытер рот краем покрывала и поднялся.

— Итак, девушки, я внимательно вас слушаю…

…от же гад.

Слушает он.

Но с некоторым удивлением Евдокия поняла, что и вправду слушает. Внимательно так. И уже не выглядит ни смешным, ни жалким…

…Аленка же говорит…

…о том, что дом живой, что строили его по старому обычаю, на костях. И кости эти сроднились со стенами…

…о зеркалах, в которых потерялись души. Их заперли на изнанке зеркального лабиринта, лишив воли и посмертия, оставив лишь голоса, которые Аленка слышит…

…о снах разноцветных, где ей показывают дом…

…и о черном камне, ради которого все затевалось. Камень — драгоценность, а дом — шкатулка, построенная драгоценность хранить. Не здесь, но на изнанке мира. Аленка пока не умеет объяснить иначе. Но ждать уже недолго. Та, которая построила тайник, вернулась.

— Ее ты видела? — Себастьян прервал рассказ.

И, поймав на себе взгляд Евдокии, слегка пожал плечами, будто извинялся…

Извинялся.

Не за поцелуй, а за представление.

Живая легенда? В том и дело, что скорее живая, чем легенда. И приходится соответствовать… или не соответствовать, разрушая чужие иллюзии.

— Нет, — ответила Аленка, задумавшись. И тут же, сама себе противореча, сказала: — Да. Она меняет лица. Она… она забрала чужие… использует, а потом меняет…

В отличие от ненаследного князя, который кивнул, Евдокия ничего не поняла, а переспрашивать не стала.

— Луна растет. — Аленка посмотрела в окно.

Вечерело.

И лиловые сумерки держались за колючей границей роз, точно опасаясь приближаться к окну. Небо отливало то золотом, то багрянцем; и тревожно становилось на душе.

Беспричинная тревога.

— И дом пробуждается… у нее сил не хватает, чтобы сразу его разбудить… луна нужна.

Полная.

Круглая, налитая, как яблоко из маменькиного сада. На такую воют оборотни, а волкодлаки и вовсе теряют разум… Лихо не опасен, будь опасен — не выпустили бы с Серых земель…

Евдокия не наивна.

Евдокия слышала о людях, которые переставали людьми быть. Но боялась — не его, но за него, растревоженного… что подумал?

Известно что…

И ушел… как бросил… обидно и страшно оттого, что не вернется… а если вернется, то каким?

…луна показалась, выглянула, белая монета с полустертою золотой каймой, будто бы надкушенная с одного бока. Но рана зарастает, прибывая день ото дня…

— Будет луна, и будет сила… — Аленка замолчала, устремив взгляд в окно.

Тоже видела?

Чуяла?

А говорили, что будто бы у сестрицы сил мало, что едва-едва хватит их раны затянуть… а она слышит вот… и сама не понимает, откуда у нее это взялось.

Отцовская кровь очнулась?

Или же, напротив, материнская? От той прапрабабки, про которую говорили, будто бы она — прирожденная колдовка? И впору бояться родной сестры…

…близких.

Двое, и обоих Евдокия любит. Она-то человек обыкновенный и мало на что в колдовском мире годный, только и может, что богам молиться. Пусть заслонят. Сберегут. Силами наделят, потому как иначе… что бы ни обреталось в зеркалах сторожем клятых душ, оно выберется…