Юлия Латынина - Колдуны и министры

Люди сами организовывали комитеты, сами наблюдали и сами доносили: и горе было тому, на кого общественное мнение указало как на спекулянта или контрабандиста.

Из-за всесилия этих комитетов, и бегства чиновников, обязанности последних волей-неволей взял на себя Городской Совет. Арфарра часто совещался с его депутатами, – он научился этому искусству еще четверть века назад, в свободном городе Ламассе, – и опять-таки те самые механизмы внутренней солидарности цехов и граждан, которые даже при Нане работали против государства, теперь работали на Арфарру.

И, с одной стороны, горожане беспрекословно слушали Арфарру, так что это был лишь по видимости совет, а по сущности – единовластие. А, с другой стороны, взяв в руки власть, суд и налоги, горожане вряд ли бы так просто отдали все это обратно. И трудно было сказать, чем кончится борьба между Ханалаем и столицей, однако ясно было, что если она кончится победой столицы, то это будет совсем не тот Небесный Город, что прежде, и населен он будет не лавочниками, а гражданами.

И что новый Добрый Совет уже не устроит такого бардака, как прежний, и не допустит в Залу Пятидесяти Полей ни сумасшедшего Лахута, ни Киссура.

А Арфарра владел сердцами этих граждан так же безраздельно, как Киссур – сердцами своих конников.

В третий день после весеннего праздника, перед рассветом, Киссур выехал проверять посты и увидел, что под стеною его дворца сидит с узлом какой-то человек. Всадники спешились и подняли человека. Они увидели, что это старуха-нищенка и что она от страха сделала под себя кучку. Киссур спросил:

– Ты что здесь делаешь в такое время?

– Ах, сыночек, – отвечала старуха-нищенка, – три дня назад у меня умер сын, и когда мне стало нечего есть, я решила отнести вот эти вещи на рынок. Я проснулась ночью, так как у меня подвело живот от голода, и решила, что уже рассвет, потому что утром у меня куриная слепота, и я не могу отличить рассвета от ночи. Я взяла узел и пошла, а когда я поняла, что еще ночь, я села под эту стену и заплакала.

Киссуру стало жалко старуху. Он спросил, что она умеет делать, и услышал в ответ, что она умеет стряпать и гадать. Он велел одному из дружинников взять ее и отвести на кухню. Неделю старуха жила при кухне, и многие приходили к ней гадать.

Вот минуло несколько дней, и старуха пошла в город продать старые тряпки. У самых ворот она увидала здоровенного парня, с ягодицами, похожими на два круга бобового сыра, и с большим мечом с рукоятью цвета баклажана. Стараха прошла мимо парня, а тот вдруг зацепил ее и спросил:

– Эй, старая репа! Ты, по цветам, из дома первого министра?

Старуха согласилась, и тогда парень сказал:

– А не поступал ли недавно в дом первого министра в услужение один молодой человек: ему лет двадцать шесть, у него вьющиеся золотистые волосы и прекрасные золотые глаза, он тонок в стане и широк в плечах, и он мастерски владеет мечом, хотя предпочитает лук и стрелы.

Старуха сказала, что о таких вещах говорят не на рынке; вот она завела его в какой-то кабачок, и парень купил ей вина и засахаренных фруктов.

Старуха стала угощаться в свое удовольствие, а парень все приставал и приставал к ней с вопросами.

Старуха сказала:

– А нет ли у этого человека, о котором ты говоришь, каких-нибудь особых примет?

Парень ответил:

– Он никогда не снимает с левой руки серебряное запястье в виде двух переплетенных змеек, и над запястьем у него – родинка.

– Клянусь Исией-ратуфой, – сказала старуха, – те приметы, которые ты называешь, – это приметы чахарского князя, наглого мятежника!

– Ба, – изумился парень, – откуда ты знаешь?

– Я колдунья, – ответила старуха, глядя в чашку с винной гущей на дне, – и все, что было с тобой, а вижу в этой гуще.

– И что же ты видешь?

– Я вижу, – ответила старуха, – что ты слуга чахарского князя, и что тебя зовут Каса Полосатый. И что чахарский князь сказал тебе и еще одному человеку, что он идет в столицу и вернется через месяц с вестями, которые сделают Чахар самой сильной страной в ойкумене. Он ушел один, но ты пустился за ним и нагнал его через день. Вы остановились в лесу, и князь сказал тебе: «Клянусь тем, по чьей воле солнце крутится, как деревянный волчок, и кто выводит ребенка из утробы матери, о Каса! Ума в тебе меньше, чем весу, и если ты увяжешься за мной, то испортишь мое дело, и сделаешь так, что мне наденут венок на шею и отрубят голову!» И ты пошел обратно, – но сердце твое не выдержало, и вот ты явился в столицу.

– Клянусь божьим зобом, – сказал Полосатый Каса, – все верно! Что же – видела ты моего князя? Скажешь ли ты ему обо мне?

– Скажу ли? – опешила старуха. – Уж не сошла ли я с ума? Я сейчас же скажу первому министру, что в его дом пожаловал гнусный мятежник, который трижды отказывался от союза с ним, и утопил его посла в бочке с маслом. И тебя скормят белым мышам, а князя твоего положат на коврик для казни и отрубят ему голову!

Полосатый Каса хлопнул себя по лбу и вскричал:

– Ах я негодяй, что я наделал!

С этими словами он вытащил меч с рукоятью цвета баклажана и вцепился в старуху, намереваясь перерезать ей горло и тем поправить дело. Он схватил ее за волосы и в изумлении воскликнул:

– Ой, – никак я отодрал ей голову!

Но тут же он заметил, что головы он не отдирал, а просто седые волосы старухи, похожие на тысячу грязных мышиных хвостиков, остались у него в руке, а по ее плечам рассыпались красивые золотистые кудри. Старуха засучила рукав своей кофты, которая, казалось, была сшита из старого мешка для риса, и Каса увидел на локте серебряный браслет в виде двух сплетенных змей, а над ним – родинку.

– Ах ты тварь, – сказал Шаваш, – ума у тебя на самом донышке! Понимаешь ли ты, что если бы я тебя не увидел, и если бы ты пристал со своими расспросами к другому человеку, то мы бы вечером висели рядышком, как копченые поросята! Иди прочь!

Парень поцеловал ему руки и пошел было прочь.

И надо же было такому случиться, что в этот миг Ханадар Сушеный Финик, любимый командир Киссура, зашел в харчевню промочить горло, и увидел старуху, вновь надевшую волосы, и парня, который целовал ей руки.

– Эй, старая кочерыжка, – сказал Финик, – я вижу, у тебя нашелся родственничек?

– Увы, – быстро сказал Полосатый Каса, – я был побратимом ее сына! Я только что вошел в город и встретил почтеннейшую! Нельзя ли будет и мне у вас служить?

Ханадар Сушеный Финик пощупал парня и сказал:

– Экая ты громадина! Небось, не за крестьянской работой наел ты себе такие плечи! Однако, ты не из мятежников Ханалая. Ладно, еще бы такого не взять!

А Шаваш про себя схватился за голову и подумал: «Великий Вей! Воистину этот болван сделает так, что моя голова будет отдельно от моего тела!»