Ксения Медведевич - Ястреб халифа

Выслушав его, Тарик закрыл глаза и явственно покачнулся. Ибн Хальдун на мгновение испугался и подумал о том, чтобы придержать нерегиля за плечо. Впрочем, самийа быстро овладел собой, глубоко вдохнул и выдохнул — и спокойно поправил складки рукава своей белой фараджийи. И усмехнулся:

— Скоро я заведу два листа бумаги. На одном я напишу: наши вчерашние друзья. А на другом — наши сегодняшние друзья. И буду начинать утро с вычеркивания одних имен и вписывания других.

— Я бы на твоем месте вычеркивал один раз — и более никуда не вписывал раз вычеркнутое имя, — жестко ответил ибн Хальдун.

Тарик зло прищурился.

— Ты дважды поспешил, — твердо сказал вазир. — Сначала ты поверил тому, кто тебя уже единожды предал. А потом очертя голову кинулся в столицу, хотя здесь могли справиться и без тебя. Кто знает, возможно, Хасан ибн Ахмад не соблазнился бы предложениями Курайшитов, если бы ты был рядом, Тарик. Мы, ашшариты, как наши женщины: только муж отвернется — глядь, а она уже кувыркается с гулямом. Так и мы: нам нужна крепкая рука, удерживающая от проступков.

— Меч правоверного, — прошелестел нерегиль, криво усмехаясь.

— Да, — засмеялся ибн Хальдун старой поговорке. — Точно.

— А что Хасану предложили Бану Курайш? — поинтересовался Тарик.

— Титул главнокомандующего, — спокойно отозвался вазир и улыбнулся.

Фаленсийа,

год и два месяца спустя

…На площади Баррани царило оживление. Грохот подкованных сапог по камню прорезало пронзительное ржание лошадей, которых тянули за повод, — ханаттани строились в два ряда, готовясь пропустить посольство осажденных.

Поддавая задом, звеня подвесками на ремнях сбруи, кони пятились и били копытами, вытягивая передние ноги. Кто-то из гвардейцев поправлял складки чалмы на шлеме, кто-то успокаивающе поглаживал скакуна по морде под начищенным налобником. Кто-то прыгал одной ногой в стремени, встряхивая зеленым шелком рубахи и звеня пластинами оплечий. Под весенним солнцем сверкали бережно надраенные кругляши и узорные бляхи на полах кафтанов, блестели позолоченные оконечья ножен и рукояти мечей, пылали длинные лезвия нацеленных в небо копий.

Прибывающие для переговоров должны были выйти из-под высокой полукруглой арки внушительных Караванных ворот. Их громадный куб, увенчанный низенькой треугольной крышей, хорошо просматривался с любого места у южных стен города. За хранимой воротами толстой стеной высилась непокоренная аль-кассаба Фаленсийи: гигантский сплошной каменный прямоугольник дворца глядел тремя рядами крохотных окошек-бойниц, протянувшимися от одной громадной замковой башни до другой. К мощному телу здания примыкало сплошное море крыш и зубчатых вершин башен — дома фаленсийцев строились так, что каждое жилище являло собой крепость в крепости. Впрочем, сейчас большинство из них пустовало — жители воспользовались предложением Тарика покинуть город со всем имуществом еще в начале осады.

Чтобы доехать до Баррани, посольству было нужно пересечь несколько разделенных зубчатыми стенами гигантских дворов и площадей-альбакар, ныне тоже пустующих — некогда стоявшие там дома и казармы были разрушены после третьего штурма. Впрочем, на ближайшей к площади Баррани альбакаре квартировали недавно прибывшие южане Саида аль-Амина. Тарик разбил свою ставку на давно уже отбитой площади Альминара, поселившись в разоренной масджид с расколоченным в пыль михрабом. Господин Ястреб любил проводить время на плоской вершине минарета, созерцая параллельные ряды зубчатых стен и пустующие, заваленными обломками площади между ними, — они отделяли его от Караванных ворот и дворца.

С альминара и с высокой арки над третьей стеной закричали:

— Едут!

Действительно, ворота распахнулись и оттуда выехал отряд всадников под зеленым знаменем зайядитов. Воины Бану Курайш горячили гнедых коней под парчовыми попонами, красовались в белоснежных чалмах и длинных узорных накидках ярко-кораллового цвета. Каплевидные щиты курайшитов покрывали надписи с изречениями из Книги Али, а лезвия двух дротиков, которые сжимал в руке каждый воин, ярко горели на солнце.

Когда на площадь Альминара прискакал гонец с известием, что посольство вышло за ворота, Тарик уже стоял на ступенях входа в масджид. Ветер трепал полы его тяжелого белого кафтана. Самуха бережно держал поводья Гюлькара, то и дело дуя на блестящие золотые бляхи и протирая их рукавом. Серый сиглави раздувал бархатные черные ноздри и хрупал половинкой яблока, которую ему счастливо скармливал мальчишка. Рядом стоял и чуть ли не прыгал от возбуждения Гассан, пытаясь разломить еще одно большое зеленое яблоко.

— Они на Баррани!

Господин Ястреб кивнул и пошел вниз по ступеням. Самуха, засуетившись, быстро обтер Гюлькару слюни и развернул мотающего мордой коня боком к лестнице. Тарик легко закинул себя в седло и подобрал поводья:

— Пойдешь у стремени, — бросил он Гассану и тронул коня.

За ним подняли своих хадбанов в рысь десять гвардейцев отряда сопровождения.

Они ждали в оговоренном месте: на прямоугольном выступе бастиона, нависающего над соснами и дубовыми рощами, полого уходящими вниз с крепостного холма.

Хасан ибн Ахмад, придерживая край белой чалмы, закрывал им лицо от секущего ветра. Десяток курайшитов встал за его спиной полумесяцем.

Сиглави Тарика закивал тонкокостной мордой, здороваясь со здоровенным рыжим жеребцом под Хасаном. Кони пытались обнюхиваться, но их разводили, вздергивая поводья и заставляя возбужденно приседать на задние ноги. Храпя и фыркая, жеребцы роняли с мундштуков слюну.

Наконец, когда лошади успокоились, Хасан опустил с лица белую тонкую ткань и сказал:

— Ну здравствуй, братишка.

Нерегиль молча кивнул.

Они впервые за восемь месяцев осады встретились лицом к лицу.

Хасан кивнул на державшегося за золоченое стремя Тарика мальчишку:

— Скрась мои дни, братишка, продай гуляма.

Гассан в ужасе запрокинул лицо, пытаясь поймать взгляд господина. В лице нерегиля ничего не дрогнуло, словно он ничего и не услышал. Хасан насмешливо оглядел юного невольника, надолго задерживая взгляд сначала на рдеющих от смущения нежных щеках, потом на красивом кафтанчике из синего атласа — а затем и на тонких, как у девушки, белых пальцах, намертво вцепившихся в полукружие стремени.

Не дождавшись ответа, Хасан ибн Ахмад тряхнул головой и сказал:

— Никто не знает своей судьбы, о Тарик. Может, Всевышний помилует нас, а может, опустит на дно колодца, имя которому время. Мой повелитель, Али ар-Рид ибн Зайяд, тяготится этой войной и готов сложить с себя бремя власти. Он согласен прибыть в Мадинат-аль-Заура и принести присягу халифу Фахру ад-Даула ибн Аммару. Главы родов Бану Курайш готовы дать клятвы верности и последовать его примеру. Мы просим лишь выписать нам обещание безопасности, аман, — и можем двинуться в столицу в день, который ты сочтешь удачным для себя, Тарик.