Ксения Медведевич - Ястреб халифа

— Говори.

— Голубь из столицы, сейид. С посланием от благородного Саида аль-Амина, мавла эмира верующих.

Нерегиль оставил способного молодого ханетту с его тысячей воинов в качестве Левых, дворцовых гвардейцев.

— Дай сюда.

Мальчик быстро подполз на коленях к нерегилю, снова прижался лбом к ковру и почтительно, обеими руками, протянул господину деревянный поднос с крошечным свитком. Нерегиль взял его, развернул и углубился в чтение. Хасан, покручивая ус, думал, что ибн Хальдун наверняка уже знает то же самое. Один он, ибн Ахмад, остался не у дел — и в полной безвестности. Впрочем, таков удел воина — узнавать все последним и делать то, что тебе приказывают.

Наконец, Тарик поднял глаза. Жестом отпустил Самуху. И красавчика-кравчего. А когда ковер за мальчиками упал, тихо сказал:

— Я возвращаюсь в столицу, Хасан. На Шамаху тебе придется идти одному. В Мадинат-аль-Заура восстание. Какой-то зайядитский проповедник по имени Абу-с-Сурайя привел целое войско каких-то сумасшедших людей. Они встали лагерем под стенами Баб-аз-Захаба и осадили дворец.

— Чего они хотят? — аж привстал Хасан.

— Они объявили основателя династии Аббаса ибн Али… — тут нерегиль быстро сверился с бумажкой, — …хакиком. Это что, о Хасан?

— Это святой, — кивнул ибн Ахмад.

— Такой же, как и-Джам, что ли? — нахмурился нерегиль.

— Нет, это же зайядиты равандитского толка. Они верят в тайный завет Али, священный «желтый свиток», а хакик — это тот, у кого находится желтый свиток.

Тарик сморгнул. Но промолчал. Хасан махнул рукой:

— Ну, зайядиты, что с них взять.

Тарик еще раз сморгнул и, сверившись со свитком, сказал:

— А еще они объявили Фахра новым божественным воплощением.

И, сморгнув последний раз, обалдело уставился на Хасана.

Мадинат-аль-Заура,

двенадцать дней спустя

Из-за непрекращающегося дождя Айша принимала его не на террасе, а в церемониальном зале Младшего дворца.

Тусклый свет дождливого вечера заполнял сквозные арки в середине здания. Меняясь в высоте и в прихотливых очертаниях полукружий, рассыпаясь раковинами и золотой вязью, они, словно зеркально отражаясь друг от друга, образовывали продуваемый осенним ветерком коридор. Слева доносилось журчание разбиваемых дождевыми каплями струй фонтанов.

Правую арку сейчас занавешивал тонкий плетеный тустарский ковер — сквозь мельчайшие дырочки между его нитями свет пробивался, словно через исколотый иголкой бумажный лист. У самых ступеней возвышения дышали теплом три большие глиняные жаровни. Время от времени из них выстреливал на драгоценные ковры уголек, и тогда к нему кидались евнухи, подбирали на кованый железный совочек и относили в сад.

Сквозняк легонько шевелил алый халифский шелк занавеса. В сумеречной мгле Айшу почти не было видно. Когда она шевелилась, шуршали слои подбитой ватой зимней одежды, звенели тяжелые церемониальные ожерелья и серьги. А еще она вздыхала — громко, так что было слышно даже сквозь треск углей, бормотание невольниц, настырный шорох дождя и барабанную дробь капель по черепице крыши.

— Я… благодарна тебе.

— Я лишь выполнял свой долг.

— Ты прибыл… так быстро…

Вот это было правдой — его рейд был стремительным, как бросок копья. Не прошло и семи дней, как они ворвались в город. Одержимые-равандиты оказались неплохо вооружены — Абу-с-Сурайа, их главарь, некогда служил в халифской армии. Среди его приверженцев было много дехкан из Заречья — тамошние селяне были привычны к военному делу: им приходилось то и дело отражать налеты кочевых тюрок. Так что люди из вилаятов Мавераннахра несли тяжелые и легкие копья, луки и маленькие круглые щиты с режущими краями.

А еще среди восставших было много дейлемитов — и вот их-то присутствие и заставило горожан дрожать от страха за закрытыми дверями. Едва завидев круглые щиты горцев Дейлема — красные, пополам разделенные золотой полосой и цветочными завитками, — люди захлопывали ставни, задвигали засовы и делали вид, что их нет дома. Даже если дейлемиты врывались в соседние дома, и оттуда слышались крики избиваемых людей, грохот посуды и вопли женщин, с которых сдирали шальвары. Ханаттани Саида успели закрыться во дворце, а вот город остался беззащитным перед нашествием мятежников: гвардия халифа стояла под Нисибином — или отбивалась за его стенами. Отряды набранной из горожан полиции-ма’уна разбежались, едва завидев зеленые знамена зайядитов и щиты беспощадных горцев. Когда южане Тарика вошли в город, войско Абу-с-Сурайи разбрелось среди домов, садов и пастбищ в богатой, северной части столицы. Горцы разбили огромный палаточный лагерь в парках среди усадеб квартала аль-Мухаррим. С тысячу мятежников квартировало в шатрах и домах прямо перед воротами Баб-аз-Захаба — разогнав торговцев пряжей и обитателей этих богатых жилищ. Когда тысяча Муслима покончила с грязным ополчением безумцев, загадивших обширную площадь перед дворцом, она присоединилась к Тарику. Тот изничтожал саранчу, топтавшую лужайки и обиравшую лимонные и финиковые рощи Аль-Мухаррима. Еще три дня ушло на то, чтобы выловить и выбить из жилищ всех заяйдитов, часть из которых успела забаррикадироваться в домах, взяв в заложники горожан — или заранее предусмотрительно перебив их. Тарик приказал обезглавить всех пленных дейлемитов — а остальных одержимых продать для государственных работ по ремонту каналов в долине Нарджис.

Говорили, что за «четыре судных дня» — так стали называть сражение на улицах Мадинат-аль-Заура — перебили не менее десяти тысяч мятежников, а всего их было чуть ли не пятнадцать тысяч. Тарик же, шептались горожане, привел в город только свои три тысячи южан да перешедшие под его начало две тысячи погибшего под Нисибином Тахира ибн аль-Хусайна. Он воистину ангел, кивали друг другу люди, стрела Охраняющего и Дарующего безопасность.

— …Ты позвала — и я пришел на помощь.

И тут из-за завесы послышался звон браслетов — и сдавленные всхлипы. Айша, не в силах долее сдерживаться, расплакалась:

— Мне так страшно… и так одиноко… Не уезжай, я боюсь здесь оставаться без тебя, Тарег… Мне страшно, Фахр спит со мной в одной комнате, а я не сплю, я слушаю шаги за занавесами, я очень боюсь…

И она заплакала навзрыд — вздрагивая, всхлипывая и задыхаясь.

Кругом стояли и сидели люди, евнухи многозначительно посматривали на огороженное высокими ширмами возвышение. Из-за роскошных парчовых складок слышались безутешные рыдания испуганной женщины.