Анна Оуэн - Стальное зеркало

— Только пусть заканчивают не слишком поздно.

Шарлотта никогда не умела краснеть, так что свидетели разговора, пожалуй, ничего не поняли.

Гости же слетелись на зрелище, как… крылатые родичи возлюбленного супруга на особо интересное поле боя. Смущало только одно: господин коннетабль тоже почтил состязание присутствием, но устроиться предпочел в задних рядах — от исполнителей подальше. Конечно, ему-то и так все будет видно, но все же Пьер де ла Валле не тот человек, чтобы поступаться правилами без причины. Значит, причины есть. Может быть, он просто не любит музыку. А может быть, что-нибудь знает.

Поединщики же сидят на длинной скамье, над которой сооружен щедро украшенный цветами — счастье, что на дворе середина июня — навес. Пахнет одуряюще, а ведь эти цветы далеко не единственные. Ими убрано все, что можно. Шарлотта подозревает, что где-то под помостом разлили большую бутыль жасминовой эссенции — не могут, ну не могут обычные цветы так благоухать…

Госпожа герцогиня смотрит на всю ярко разряженную пятерку. Жан — лазорево-алое очень крупное пятно, с венком, как и прочие, с издалека видным задором в глазах. Значит, пришел в себя, встряхнулся и что-то придумал. Необычное. Джанджордано, — все оттенки зеленого. Имеет вид печальный, хотя и бодрится. Ему все происходящее попросту не нравится. Пьеро Санта Кроче — красное и желтое; этакий факел, увенчанный светло-рыжей шевелюрой. Нетерпеливо ерзает, ему не терпится быстрее отделаться. Джанпаоло Бальони, белое и светло-голубое, ему к лицу. Кроток, аки агнец… рыкающий. Интересно, к чему бы это? Марио Орсини — черное. С белой отделкой. Шарлотта косится на сидящего рядом супруга. Да, действительно, и крой похож. Юноша склоняет голову к плечу, отбрасывает челку, улыбается. Прелестный юный подражатель…

Кстати, ей не удалось до сих пор выяснить, как возлюбленный супруг поет… руки не доходили. Это серьезное упущение, нужно будет как-нибудь его исправить.

— Как мне по фамилии и следует, — тихо говорит возлюбленный супруг. Такие вещи он угадывает даже не с полуслова. — Громко и немузыкально. Мигель, он-то как раз певец хороший, рассказал, что у него в отряде был почти глухой солдат, который любил петь хором. Пока все пели вместе, это было вполне сносно. А потом кто-то выдумал тихо подавать знак замолчать. И слушать, как этот солдат продолжает. Не то чтобы Мигель на что-то намекал… — улыбается супруг. — Он прямо сказал, что очень похоже.

— Насколько я понимаю, между вами есть некоторое различие: этот солдат любил петь, а вы — нет…

Возлюбленный супруг кивает, потом слегка поднимает брови.

— Вы думаете, что я и это делал… неправильно?

И тут с трех сторон ударяет спасительный рев.

Поскольку никто из соперников, даже Санта Кроче, не рвется выступать, дело решает жребий. Первым оказывается Джанджордано. Вид у него мученический. Шарлотта уже слышала, что старшего Орсини прочат в модели Святого Себастьяна. Да, действительно, композиции только лука и не хватает — пристрелить из жалости.

И фигура хороша, и голос приятный, и некоторый склад у песни наблюдается… и тоска влюбленному приличествует вполне. А хочется, чтобы стек уже сквозь доски прямо в предполагаемую лужу жасминовой эссенции — упокоился в ней и замолчал.

Прекрасная дама, кажется, не разделяет чувств Шарлотты. Она вообще очень довольна, оказавшись в центре внимания, хотя право голоса ей не дали, и Анне-Марии де ла Валле не дали. Мы заинтересованы в беспристрастном судействе, а, значит, решать госпоже герцогине Беневентской. Но Карлотта сидит по левую руку от герцога, с удовольствием с ним перешучивается — кажется, подружка нашла себе обожаемого старшего брата, которого у нее сроду не было, сияет от счастья… а супруг не возражает. И пение Джанджордано Орсини Карлотте по душе, видимо, уже потому, что раньше в ее честь исполнял нечто подобное только Жан, а посторонние ромеи как-то не удосуживались, и тут этакий подарок!

Ну что ж. Хоть кому-то польза и удовольствие. Следующим жребий пал на Санта-Кроче — этот пел на аурелианском и на популярную местную мелодию… и многословный рифмованный комплимент он вряд ли писал сам. Очень быстрый юноша. Отыскал в городе человека, которому можно заказать слова — а с товарищами по несчастью не поделился. Нехорошо. Но правила не запрещают, а публике приятно.

Публика во второй раз аплодирует и бросает цветочки чуть живее, чем в первый. Но этим и ограничивается. Приятная слуху песенка, завтра у Пьеро спросят слова и она разойдется по Орлеану — но, в сущности, ничего особенного.

Третий — Марио Орсини. К безграничному удивлению Шарлотты — тоже ничего особенного. И вправду ладит с лютней. Очень приятный голос — серебристый, переливчатый. И слова хороши. Тем более обидно, что исполнитель… нет, даже уличные музыканты хоть что-то вкладывают в песню, которую поют за полночь в кабаке для в доску пьяной публики, уже не способной оценить ни мастерство, ни задушевность. А очаровательный юноша — как легендарные заводные птицы из золота и драгоценных камней. Вот так они и пели. Безупречно и начисто, до предела, безжизненно.

Песню хочется перепеть заново. Добавить чувства, расставить акценты, внести хоть немножко души. Пожалуй, так и нужно будет сделать. Ради песни, а не ради младшего Орсини.

Написал ведь — сам написал, это видно по избыточной иногда сложности, по неровностям… так как же получилось, что он спеть не может?

— Вот так и у меня, — почти беззвучно говорит возлюбленный супруг. — Только еще хуже. Его сумели все-таки научить сочинять, а у меня еще и слова с музыкой не встречаются.

Шарлотта кивает. В этот раз цветов много — и песня понравилась, и мальчик хорош, и он тут самый младший. Карлотта светится — это не просто песня в ее честь, это песня. Ее будут петь и потом. Долго. И предысторию рассказывать.

Жан. Шарлотта глядит не столько на него, сколько на его батюшку. У коннетабля улыбка до ушей — ну, это вполне обычно, но вот руки он держит около висков. Кажется, готовится заткнуть уши…

…и правильно делает.

Потому что разобрать, что там Жан поет, можно только так, с плотно зажатыми ушами. Наверное, у этого есть слова, размер, рифма. Мелодия, наверное, тоже есть. Лютни, впрочем, не слышно — а судя по тому, как лапа Жана дергает струны, это и к лучшему. Лютня инструмент нежный, с ней нужно обращаться ласково, мягко, иначе вместо мелодии выйдет бессмысленное глухое бряканье.

Возлюбленный супруг, кажется, очень жалеет, что не убил коннетаблева сына, когда были и возможность, и основания. Выражение лица у Чезаре каменное, а цвет постепенно переходит к отменному белейшему, без единой прожилки, мрамору. Потому что громко. Очень, очень громко.