Юлиана Суренова - Дорогой сновидений

— Это еще что такое? — он ничего не понимал, ошарашенный, даже испуганный, когда в подобные моменты в голову всегда приходили самые ужасные мысли.

Хозяин каравана, не надев шапки, даже не запахнув как следует полушубок, выскочил из повозки. Не ожидая ощутить под ногами мягкого снега открытой пустыни, он, поскользнувшись, упал, лишь по случайности не угодив под копыта оленей двигавшейся следом повозки.

— Тихо, тихо! — успевший подскочить дозорный схватил оленей под уздцы, останавливая испуганных животных. Отведя направление их движения чуть в сторону, караванщик поспешил к упавшему, помог ему подняться.

— Что с тобой, Атен? — не спуская с него пристального взгляда озабоченных глаз, спросил он.

— Вал? — только и смог выдавить из себя хозяин каравана, пораженный, глядя то на дозорного, то на окружавшую их белую пустыню. — Почему мы идем?

— Как почему? Уходя спать, ты не давал приказа остановиться.

— Уходя спать? — он мотнул головой. Нет, пусть вокруг были снега, но их холод не отрезвлял, помогая проснуться, скорее наоборот, заставлял уверовать в то, что караванщик вовсе не проснулся, а, скорее, наоборот, заснул. И все, что происходило сейчас, было этим сном.

Атен ущипнул себя за щеку, стремясь поскорее проснуться, но лишь сморщился от боли, которая могла принадлежать лишь реальности.

— Да, уходя спать, — повторил Вал, в душу которого прокралось подозрение: а не заболел ли хозяин каравана? Его поведение было странным. И тот внезапный сон… Он мог быть первым знаком хвори… — Давай, я помогу тебе вернуться в повозку. А потом позову Лигрена. Не нравишься ты мне, друг. Такое чувство, что твоей душой властвует лихорадка.

— Моей? — воскликнул Атен, повернувшись к дозорному. — Я здоров! Это дети… Лирген должен был позаботиться о них. И Сати.

— Что Сати? — услышав имя дочери, но не понимая, какое она-то ко всему происходившему имела отношение, переспросил Вал.

— Где она?

— Ну, сидит в нашей повозке, читает малышу какую-то сказку… Ты меня пугаешь, Атен… Ради господина Шамаша, вернись в повозку. Здесь холодно. Ты болен… — он попытался силой вернуть Атена в тепло, но тот упрямо упирался.

— Я в порядке! — откинул от себя его руку хозяин каравана. — Да, да, я вспомнил, Они разбудили всех, кроме Мати… — забормотал он.

— Но твоя дочь не спит. Я видел ее всего лишь несколько мгновений назад. Она кормила золотую волчицу.

— Ты уверен?

— Ну хочешь, я позову ее! Прямо сейчас! Но не стой раздетым на морозе, заклинаю!

— Ладно, хватит! — поморщившись, отмахнулся от него Атен. Его душой, сердцем властвовало лишь одно желание — броситься к дочери, убедиться, что с ней все действительно в порядке.

Побежав мимо нескольких повозок, провожаемый удивленными взглядами караванщиков он словно на крыльях ветра подлетел к своей, залез внутрь… И застыл на месте, не в силах пошевелиться. Руки опустились плетями, глаза поблекли, в груди со страшной болью что-то оборвалось, когда он увидел, что девочка, свернувшись в клубок в своем дальнем углу, спит.

Несколько мгновений он смотрел на нее, не моргая, не отводя взгляда. В глазах не было слез, они все вытекли давно, высохли, иссушенные болью и отчаянием. Губи чуть подрагивали.

Затем, качнув головой, посылая проклятья надежде, которая так жестоко обманула его, караванщик пододвинулся к своей малышке, коснулся длинных светлых волос, растрепавшихся и лежавших сейчас вокруг головы наподобие ореола богини света.

— Дочка, — прошептал он. — Неужели ничего не сможет этого изменить? Даже чудо?

— Пап, — неожиданно донеслось до него недовольное ворчание, — зачем ты разбудил меня? Мне снился такой сон, такой… — ее глаза открылись и в них отразились сперва удивление, затем — обида: — Я не помню! Знаю только, что это был самый интересный сон в моей жизни. В нем было столько приключений… Но я совсем ничего не помню! — на ее глаза набежали слезы. — Почему? Это не честно!

— Милая, — отец не слушал ее. Вздох облегчения сорвался с него с губ. Он прижал к себе ничего не понимавшую Мати, повторяя: — Ты со мной, ты снова со мной! Ты, наконец, проснулась!

— Да что ты, пап! — высвободившись из его объятий, пробурчала девочка. Ей было не понятно столь странное поведение отца, выглядевшего так, словно с ней случилось нечто ужасное, а он все это время был с ней рядом, умоляя остаться среди живых, постепенно лишаясь веры в то, что гонца богини смерти отпустят ее душу. — Я даже не болела, — она коснулась ладошкой своего лба — он был сухой и холодный. И вообще она чувствовала себя удивительно легко, будто птица, готовая взлететь. Если бы она еще смогла вспомнить сон, то была бы совсем счастливой. Впрочем, подумав немного, решила она: какая разница, помнит она сон или нет, все равно он уже закончился и, как бы ей того ни хотелось, она никогда не вернется в него. Лучше уж такое прощание — быстрое, без сожаления, чем долгие воспоминания, полнящие все вокруг вздохами сожаления и несбыточных надежд.

— Прости, дорогая, — Атен начал немного успокаиваться. В конце концов, раз все это, весь пережитый им кошмар был всего лишь сном, а на яву с дочкой все в порядке, о чем беспокоиться? — Просто… Я тоже видел сон, — он и сам не знал, зачем стал говорить ей об этом. Возможно, так нужно было ему самому, чтобы окончательно понять, что по какую грань сна происходило. — Плохой. Мне снилось, будто вы с Шуллат убежали в снежную пустыню…

— Охотиться… — прошептала слушавшая его, открыв рот Мати, которой рассказ отца уже начал казаться началом самой восхитительной из легенд. Ее глаза вспыхнули ожиданием новых чудес.

— Тебе снился тот же сон? — поспешно спросил ее Атен, в сердце которого вновь острой льдинкой проник страх.

— Нет… Не знаю, — пожала плечами девочка, сидевшая на ворохе одеял, поджав под себя ноги, не спуская глаз с отца. — Я ведь сказала, что не помню сна. Просто… Просто… Не сердись, папочка, мы с Шуши действительно собирались. На охоту. Но не пошли. Потому что я заснула… Наверное, Матушка метелица не захотела, чтобы я нарушила данное тебе слово… ну, не убегать из каравана. И остановила меня. Она ведь повелительница сновидений.

— Госпожа Айя самая мудрая, самая добрая из богинь, — проговорил караванщик, мысленно — душой, сердцем, — вознося хвалу Той, которая, изменив малое в ходе событий, предотвратила ужасную беду.

— Ты ведь не сердишься на меня? — заглянув отцу в глаза, осторожно спросила Мати.

— Нет, — он обнял ее за плечи, — конечно, нет, мое сокровище. Все хорошо… Знаешь… Давай, когда вам с Шуллат в следующий раз захочется поохотиться, ты скажешь об этом мне. И мы пойдем все вместе. И ты удивишь не одну, а две охоты: людей и волков.