Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

Чудесной музыкой грянул глас Чунга:

– А сейчас я подхвачу тебя и буду нести столько, сколько хватит у меня сил…

Он окружил его ещё более плотным сиянием, и вдруг Алёша почувствовал, будто две огромные ладони подхватывают его, подымают в воздух, и среди исступлённых, яростных ударов ветра, среди валящихся откуда–то каменных форм, проносит вперёд и вперёд.

– Чунг?! Так ты мог?! Что же ты раньше?!..

– Алёша, силы покидают меня. Я весь отдался этому полёту. Меня больше нет, но всё же я всегда буду с тобою… Дорогой друг…

И тут только Алёша заметил, что золотистые ладони стремительно таят, в мельчайшее крошево разрываются ураганным ветрилом. И вот их уже нет, а он, стремительно несётся на изодранную, промёрзшую каменную почву… Удар… Борясь с болью и слабостью, Алёша приподнялся, оглянулся – позади рушился пусть и безумный, но всё же целый мир, со своими законами, и однообразной историей. Хоть и был он каменным, но на поверку оказался более хрупким, нежели стекло. От падения дворца был раздроблен не только этот город, но как по организму в одно место поражённому ударом клинка, пошла реакция смерти, так и здесь – через каменное море передалось во все иные такие же города, и они точно так же рушились.

Грохот – камнетрясение – разбегающиеся по плато трещины – вздымающееся ввысь, наполненное мельчайшими обломками облако… Алёша глядел на всё это, и не замечал – в нём клокотал пламень, жажда борьбы – эти две, последовавшие одна за другой смерти – старца Дубрава, и Чунга, внушали ему огромную ответственность – теперь он обязан был довершить дело ради которого они погибли, до конца…

Он повернулся ко вратам, и тут понял, что жив ещё потому только, что перед ним высилась скала, но теперь с иной стороны на скалу эту напирала некая чудовищная масса, скала трещала, покрывалась трещинами, вот–вот должна была рухнуть.

– НЕЕТ!!! – заорал Алёша, и, сжав кулаки, тощий, на тень похожий, бросился на это нового, неведомого, но могучего противника.

А в следующее мгновенье Алёша понял, что он не один – его окружала подвластная ему могучая, гневная армия. Слитые из тысяч гневных ликов клубы вихрились, неслись возле него, слышал Алёша и их голоса: «Свободы!.. СВОБОДЫ!!! Веди нас!!!» – Алёша зашёлся диким, почти безумным, но вместе с тем и яростным хохотом, и бросился на падающую уже на него скалу. Вот сейчас массивные, ледяные громады поглотят его под собой – нет! – он выставил вверх руки, и, послушные его воле, метнулись на этот обвал сотни и сотни слитых в буре, жаждущих освобождения тел. Они сцеплялись с каменной толщей, раздирали её в клочья, ревели одно слово: «СВОБОДА!!!«…

Вокруг Алёши беспрерывно что–то падало, почва дрожала, покрывалась новыми и новыми трещинами – он не обращал на это внимания, но все силы вкладывал в то, чтобы бежать – делать новые и новые рывки, всё вперёд и вперёд – Скорее! Скорее!.. И, не видя окружающего, он всё же жадно вглядывался вперёд – жаждал увидеть во мраке хоть маленький лучик от ворот исходящий – и вот увидел! Прорвался, тончайший, блаженный – Алёша подхватил его, прижал к прожигаемому холодом, разрывающемуся сердцу, и, хрипя от боли, и от жажды Жить и Любить – делал всё новые рывки – всё вперёд и вперёд, к заветной цели.

Скала рухнула, и обнаружилась та сила, которая раздробила её – то была армия Снежной Колдуньи – наполненная жутким подобием жизни, тёмная стремительная туча, в которой металось бессчётное множество обезумевших демонов. Туча в одно мгновенье должна была разодрать Алёшу в клочья, растворить в себе – вот бросилась – Алёша не останавливался – даже и не заметил он этой громады – бежал вперёд, взбирался по уступам рухнувшей скалы, перепрыгивал через кажущиеся бездонными трещины. Вокруг же армии его сталкивались с демонами, сцеплялись в яростной борьбе, и так велика была сила их, освобождённых от долгого–долгого пустого существования, что они одерживали победу, и демоны рассеивались – только раз ледяной хлыст ударил Алёшу по спине, разодрал там и без того изодранную одежду, до кости врезался – Алёша покачнулся, но устоял, и продолжил стремительное своё движение…

И вот останки рухнувшей скалы остались позади – перед ним, и до самых Врат, простиралось ледяное, гладкое поле, над которым носились тёмные смерчи, да грохотали обломки безумного хохота, болезненных воплей, стонов…

Ещё несколько минут стремительного, изжигающего движения, а потом Алёша был возвращён, и… 

* * * 

…Сразу же с кулаками набросился на Олю:

– Да как ты смела?!.. Я же!!! Ах ты!..

Из него едва не вырвалось грязное ругательство, но от страшного холода в сердце он согнулся закашлялся, а как распрямился, как увидел, что Оля обнимает его, и с тихой нежностью целует; как увидел, что совсем она замёрзшая, да такая тоненькая, хрупкая – так взмолился о прощении.

– Что ж ты… – тихим, светлым голосочком говорила она. – …Что же ты, бедненький, из–за меня страдаешь?.. Вот дойдём мы до чертогов Снежной Колдуньи, и всё будет хорошо… Ну, вперёд – да?.. – улыбка светом украсило её личико. – Вихрь, друг милый, сослужи эту последнюю службу… 

* * * 

Это была самая тяжелая часть их пути. Ветру, который дул им навстречу и вел в атаку ряды снежной армии, никакие преграды здесь не мешали, этот ветер не знал жалости и хотел только одного: повалить и заморозить…

Они истосковались, ужастно истосковались по свету солнца, но лишь иногда, через, кажущиеся вечностью забвения, промежутки времени, небо за краями ледового поля заливалось темно–голубым светом из которого вдруг прорывались на небольшую далекую часть неба цвета расскаленого багрянца и хотелось протянуть к этим жарким цветам руки, дотронуться до них, согреться…

Но эти цвета затухали – Солнце так и не решалось взглянуть на безжизненные ледяные поля, и с каждым раз эти проблески далекой жизни становились всё меньше и, как им казалось – реже.

Когда уставал, опускал голову Вихрь, тогда высматривали они место для отдыха, поначалу в первые «дни» их пути такое место было найти довольно трудно, так–как на ледяных полях почти не было никаких, даже самых малых возвышенностей, но, чем дальше уходили они, тем больше появлялось всевозможных ледяных наростов – здесь лед никогда не таял, не обращался в черную воду Ледяного моря. Здесь он медлено рос веками и порой изгибался в причудливые, чуждые жизни формы, которые в свете звезд и Луны, казались остовами умерших и обратившихся в лед чудищ. Под такими вот «остовами» часто останавливались они, чтобы дать отдых Вихрю и Жару, поесть, то, чем одаривала их скатерть–самобранка. А после этого – Алёша закрывал глаза, проваливался в Мёртвый мир, а Оля подходила, обнимала его, прижималась к его лицу, и, накрывающие их меховые капюшоны, соединялись, словно бы, прятали их в маленькой пещерке…