Феликс Крес - Королева войны

Княгиня просто шутила и не смогла скрыть удивления при виде румянца, залившего лицо невольницы. У Анессы покраснели даже уши и шея.

— Но… кто тебе сказал? — спросила она. — Я хотела… хотела когда-нибудь тебе его показать, но была зима, а раньше… Это уже очень давно, князь знал про тот охотничий домик! — поспешно объясняла она. — Он сам там когда-то был!

Эзена чувствовала, что сейчас рассмеется, а если нет, то лишится чувств от нехватки воздуха. Она хорошо представляла себе этот «охотничий домик»! Если Анесса и в самом деле построила в лесу резиденцию, то наверняка не спала на тряпье, не накрывалась шкурами и не сидела на сколоченном из досок табурете… Снисходительно посмеиваясь, княгиня наклонилась и взъерошила пристыженной Жемчужине золотистые волосы на лбу.

— Когда-нибудь ты покажешь мне то место, — сказала она. — Может быть, даже побегаю с тобой голая в чаще… Но только с тобой.

— Я не бегаю голая в чаще и не бываю там одна. На корабле ждут матросы, а дом всего в миле от реки.

— Всего в миле? — Если от реки не вела удобная дорожка, миля через лес была не таким уж и маленьким расстоянием. — Ну хорошо. Пока что мы идем на войну, да или нет? В последний раз, — серьезно сказала Эзена, — мы сидим на мягких креслах и нежимся в пуховой постели. Мы не будем спать на земле или стоять на посту, но на этом привилегии заканчиваются. Солдаты не должны видеть, как мы купаемся в роскоши, когда они грызут сухари и запивают их водой. Расстелешь ковры для всех или ни для кого. Понятно?

— Да, ваше высочество, конечно.

— А теперь покажи мне корабль. Что в этом… домике?

— В надстройке? Спальня, а одновременно маленькая столовая, там только одно помещение… Мы пока не на войне, так что не будем же мы тут, на реке, спать на палубе?

— Ну и злюка же ты. Посланник уже осмотрел весь порт, и, похоже, ему наскучило. — Княгиня показала на маленькую лодку, в которой со стороны набережной плыл Готах. — Покажи мне быстро, где мы будем спать, и придумай, где положить посланника. На кровати мы поместимся вдвоем, надеюсь, она достаточно широкая, наверняка на двоих, а может, и на троих?

— Да перестань, хватит с меня! — разозлилась Анесса. — Нет, это матросская койка, подвешенная к стене!

— Ну ладно, тихо. Телохранительницы лягут у двери, Энея и та, твоя, у кровати, — перечисляла княгиня, входя в помещение, о котором они говорили. — Мне казалось, что тут будет больше места… Что с посланником?

Они переглянулись.

— Ну… он будет спать с нами, не на палубе же? — сказала Анесса, с лихвой возвращая княгине все ее злорадство. — Мы ведь на войне. Посланнику постелем на столе.

— А мыться как? — Княгиня все же привыкла к дворцовым удобствам. — А это самое… ну…

— Для мытья будет вода из реки, но она, похоже, очень холодная. Для «этого самого» — горшок под кроватью. Специального места нет. На борт не садись, свалишься. Или свалятся матросы, когда тебя увидят, поскольку мы не в Армекте. На самом деле всего один день! — язвительно заметила первая Жемчужина. — Завтра утром мы уже наверняка будем в Нетене.

Эзене несколько перестала нравиться война.

— Палатку мы тоже получим только одну, общую, Хайна мне говорила, — безжалостно добавила Анесса. — Разделенную на несколько отсеков, но одну. В армии очень удобные складные койки для высших командиров, шириной с лавку в корчме и обтянутые полотном или кожей… Увидишь, как мы выспимся. Особенно самые высокие и тяжелые из нас.

Княгиня задрала подбородок, повернулась и пошла на палубу. Лодка с посланником как раз причаливала к боку (кажется, борту?) корабля.

Погрузка солдат и военного снаряжения шла быстро. Никто не ждал, пока все отряды окажутся на воде, возникла бы лишь никому не нужная толкотня. Как только гвардия оказалась на баржах, из управления порта сразу же дали сигнал к выходу из залива в реку. Ленивое течение по очереди подхватывало лодки и тащило на юг. Матросы с шестами и широкими веслами ловко поставили корабль ее высочества между баржами гвардейцев, во главу колонны выдвинулась изящная лодка лоцманов. Ее высочество с новым любопытством наблюдала за этими маневрами, и разглядывание обоих берегов реки наскучило ей не скоро. Кроме двух опытных знатоков русла, показывавших дорогу первой барже, на каждой лодке имелись собственный рулевой и лоцман, одновременно являвшийся командиром экипажа. Эзена поинтересовалась, не помешает ли вести корабль, после чего забросала взволнованного, сминавшего в руках шапку кормчего целой лавиной вопросов. Ей хотелось знать, каким образом организовано движение на реке, могут ли лодки расходиться, каким образом самые тяжелые грузы тянут против течения, вверх по реке. Лоцман показал ей тропинку на левом берегу, по которой обычно ходили тащившие тяжелые баржи мулы, и объяснил, что есть, правда, две бухты, в которых можно поставить на якорь лодки, ожидая, пока проплывет идущая с другой стороны колонна, но обычно движение регулируется, баржи группируются во флотилии, и их выпускают только тогда, когда в порт входит флотилия с противоположной стороны или лодка с известием, что путь свободен. «А уж сейчас, ваше княжеское высочество, — объяснял он, — сейчас никто по реке не ходит, только мы. Были даны распоряжения, ваше княжеское высочество ведь знает от прекрасной госпожи Хайны, когда она была тут четыре дня назад, а потом еще из Нетена». Этого было недостаточно; у княгини имелось еще с полсотни «но» и «почему». Анесса зевала за столом, не в силах поддерживать беседу со странно угрюмым посланником (у Готаха порой бывало плохое настроение). Она помахала рукой замеченным на берегу лесничим, которые под предводительством своего офицера-кота маршировали по тропинке для мулов. Больше для нее развлечений не нашлось — до самого вечера, когда начал моросить мелкий дождь и Эзене пришлось вернуться под крышу из парусины. Зажгли фонари, подали ужин.

Время в пути пролетело довольно быстро. Эзена и Анесса выспались на все времена, поскольку выбрались из кровати только на следующий день перед полуднем. Мягкое покачивание корабля, плеск воды за бортами и кормой, потрескивание обшивки и холодное дыхание реки отлично способствовали сну. Хуже пришлось Готаху, который всю ночь вертелся на твердых досках стола, пока наконец под утро, разозлившись, не вылез на палубу и только там смог немного поспать, сидя на мягком кресле и опираясь на второе ногами. Два заспанных страшилища — ибо ни княгине, ни ее Жемчужине не хотелось причесываться перед завтраком, не говоря уже о подкрашивании бровей и ресниц или подрумянивании щек, — полдня провели за едой, разговаривая на такие темы, что у посланника на спокойной реке едва не началась морская болезнь. Он начал всерьез задумываться, не будет ли так постоянно. Возможно, комендант Йокес мог бы найти ему какое-нибудь занятие при войске? Женщины, как оказалось, даже самые необычные, были попросту страшными. Среди немногочисленных имевших хоть какой-то смысл замечаний широко разливалась невыносимая бабская болтовня обо всем и обо всех без исключения, подкрашенная преувеличениями, издевками, а под конец анекдотами и шуточками. Посланник держался мужественно, но, услышав два анекдота, рассказанных брюнеткой, и один, четыре раза начатый и так и не законченный блондинкой, сбежал в пустую надстройку и сидел там, размышляя о Громбеларде. Он также немного подумал о Кесе, с которой целыми днями мог разговаривать об истории Шерера и которая не разевала рот даже тогда, когда он рассказывал о Шерни, поскольку у нее имелось собственное мнение и собственные мысли, нередко достойные внимания. Она могла запомнить использованные им доводы и прийти с ними на следующий день, обратив часть из них себе на пользу и указывая на те места, где мудрец Шерни противоречил сам себе. Она была просто бесценна. Он ошибался, доказывая Эзене, что в Сей Айе ничего больше о Шерни уже не узнает. Ничего нового не увидит — возможно. Но он полгода приводил в порядок знания, которые получал всю свою жизнь. В этом ему помогала та, кто не начинал четыре раза один и тот же анекдот, чтобы наконец рассказать его до конца. Мужчины бывали умными или глупыми. Но женщины… собственно, пожалуй, все, кроме одной… бывали умны и глупы одновременно. Ее высочество Эзена, как только переставала быть княгиней, сразу же становилась двадцатипятилетней девицей, думавшей любой частью тела, но только не головой… Проницательная первая Жемчужина, которая вернулась из зимнего путешествия, таща для своей госпожи на поводке весь Дартан, за столом под парусиновой крышей, на речном корабле, наверное, не сумела бы даже сосчитать до десяти… Впрочем, все они были такими, без исключений! Та, которую он считал самой умной, следы беременности воспринимала как нечто унизительное, к тому же не пришла с ним попрощаться, когда он уезжал. Ни с ним, ни с кем вообще, даже со своей госпожой. Именно так и можно было дружить с женщиной.