Ира Аллор - Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды

Задыхаясь от жалости и отвращения, Ауле позвал снова, пытаясь разорвать сеть, сосредоточась на одном: вырвать майа из цепких, злых объятий. Он звал, вкладывая в этот зов всю силу горных недр… Наконец ему ответили — слабо, искаженным усталостью голосом:

— Кто здесь?

— Это я, Ауле, ты узнаешь меня? Я помогу тебе вернуться…

— Уходи, здесь опасно… для живых.

— Только с тобой.

— Не надо, меня уже почти нет. И хорошо. Прости за беспокойство и спасайся.

— Я пришел за тобой. Ты должен жить, ты не можешь исчезнуть — вот так.

— Могу. Когда-нибудь это меня уничтожит. Осталось немного, я потерплю.

— А как же я?

— А какая радость от ходячего трупа? Только мучить будем друг друга — я ведь не смогу забыть, а беспамятным и подавно жить не хочу. Зачем тебе столько неприятностей, да еще от чужого сотворенного?

— Значит, ты никогда не считал меня своим? Хоть чуть-чуть? Ведь это из-за меня ты… — Горечь душила Ауле, а жадное до страданий Ничто подхватило тысячами голосов, как жуткое эхо: «…не твой, не твой, ты один и будешь один всегда, ни одного из них не уберег, трус, ничтожество… ничто…» Вала чувствовал, как отчаяние опутывает, лишая сил, сейчас Бездна поглотит его, как пылинку, но не уничтожит — он станет ее бессмертной игрушкой, корчащейся от душевных мук бабочкой, пронзенной иглой воспоминаний, раздавленной и униженной… Как Курумо, что ждет небытия уже семьсот лет — и не получит, ибо нужен этой нетварной твари именно живым — настолько, чтобы осознавать себя. Чтобы помнить и вспоминать. Все время. Всегда.

— Ну нет! — Злость и боль неожиданно переросли в ледяное спокойствие, усталое презрение. — Не твое это дело, ты, бескрайняя помойка, тебя это не касается, сами разберемся!

Он рванулся напролом, наконец дотянувшись до того, что осталось от его ученика, и вцепился мертвой хваткой.

— Пойдем отсюда — можешь не считать меня своим Учителем, и поделом, можешь не вылезать из Лориэна, но нечего эту гадину тешить!

— Но… вернуться в Валмар — эти взгляды…

— Да сиди хоть все время в моем чертоге, все равно все уже привыкли за семьсот лет, что тебя нет…

— Семьсот?!!

— Да, и все это время я искал тебя, все горы излазил. Пусто без тебя, понимаешь?

— Но я… тоже — пустое место.

— Так или иначе, у меня ближе никого нет — и этой дряни я тебя не оставлю! — Ауле с отчаянной решимостью, не выпуская майа, рванулся назад — было тяжело, словно он увяз по пояс в трясине. А Курумо — вообще по шею.

— Брось, выбирайся сам, — донеслось до сознания Валы.

— И не подумаю! Лучше помоги — настройся на горы или хотя бы на что-то хорошее.

— Не могу — что ни вспомню, сразу такое всплывает… Ты знаешь что. Ничего, что привязывало бы к жизни, вспомнить не получается…

— Тогда вообще ни о чем не думай, просто тянись ко мне. И ничего не бойся.

Ауле вызвал в памяти горы. Перед глазами каменные массы вспенивались мощными гребнями и опадали, изрыгая потоки лавы, грохотали лавины и сверкали блестящими каплями драгоценные камни в еще колышущихся сводах пещер. Сила Весны Арды, сила творения вливалась в него; расправляя плечи, он ощущал единение с Ардой, и она выталкивала чужеродную сущность, принимая тех, кто был един с ней, в свои объятия. Лопались клейкие путы, Ничто отступало, силясь утянуть с собой лакомый кусок, но Кузнец расхохотался в отсутствующее лицо, и смех его был подобен обвалу.

Муть рассеялась, и Ауле, судорожно прижавшего к себе майа, словно волнами выкинуло на берег, на каменный пол у входа в пещеру.

Едва переведя дыхание, он вгляделся в лицо Курумо. Веки майа слегка дрогнули, колыхнулись ресницы. Поднялась и опала грудь.

Подтащив его к ручью, Ауле осторожно плеснул водой в лицо ученика, вытер рукавом оцарапанную щеку.

Глаза приоткрылись.

— Прости, Ауле… Я думал, так лучше будет — для тебя, в первую очередь. От меня одни неприятности… — Пустой, несчастный взгляд, лишь плавится в глубине черный лед.

— Неважно. — Ауле сжал плечи майа — как объяснить ему, как высказать все, что передумал и перечувствовал за эти годы: горечь и нежность, стыд и надежду, тоску и веру… — Пожалуйста, не уходи больше, я все понимаю, но не могу остаться без тебя — насовсем. Не могу.

Майа лежал у него на коленях, хрупкий, как льдинка с пламенем внутри. Сейчас лед не выдержит, треснет, рассыплется и растает… Вала прижал Курумо к себе — уберечь, не дать раствориться — снова:

— Не оставляй меня… Медленно-медленно шевельнулись растрескавшиеся губы:

— Если ты хочешь… Если тебе так лучше… Я останусь. Я выдержу, привыкну. Я буду — если ты хочешь…

— Будь. Только будь — и все… — Вала опустил голову. Искалеченная рука коснулась его плеча — майа еще не обрел чувствительность:

— Я не брошу тебя больше. Даю слово — такое больше не повторится. Я буду жить…

Лед в глазах майа плавится, тает, становясь водой, льется… капает.

— Я смотрел в огонь — в тот вечер, до того как увидел кровавый закат, я ждал — хоть какой-то знак, но ничего не увидел, огонь не ответил мне, да и с чего бы? Он никогда не отзовется — для меня… Но один знак я углядел — дороги. Может, я просто ошибся, приняв за дорогу — путь в Ничто? Глупец…

— Бывает, не кори себя еще и за это. А дороги порой оказываются добрее, чем кажутся. Пойдем ко мне. Домой.

Сняв пояс, Ауле бережно замотал поврежденную кисть, потом поднял почти невесомое тело майа:

— Пойдем домой.

Знакомая боль вцепилась в Ауле, мешая сосредоточиться, режущий свет пронзал глаза, застилая их туманом. Мысли разбегались из-под слепящего лезвия лучей, покидая горящую голову. Он начал падать, неловко, боком, не выпуская из судорожно стиснутых рук плечи ученика.

Манвэ бросился к Кузнецу. Сбившись в кучу вокруг Ауле, Валар пытались хоть как-то загородиться и защитить. Вдруг Мелькор прав и противостояние небезнадежно? События и удары обрушивались с непостижимой быстротой, не оставляя времени на размышления, оставалось лишь уворачиваться и огрызаться, защищаться и защищать. Ткалась, просачиваясь сквозь пальцы, топкая паутина, незримо окутывающая залу. Хрупкое, непрочное покрывало, и все же… Показалось или тяжко нависшее небо чуть отступило и стало легче дышать? Но боязно расплести пальцы, страшно — опустить руки. Будет ли передышка — ведь силы небезграничны… Кажется, все же отпустило — словно противоборствующие стороны разошлись по углам, собирая силы для новой схватки. Вдруг и Творец способен уставать?

Пошатываясь устало, Валар принялись отвоевывать Ауле у беспамятства, ругаясь сквозь зубы.

Мелькор осторожно высвободил Курумо из рук Кузнеца и слился с ним сознанием — как когда-то, в момент сотворения, когда сущность майа серебристой искоркой билась и пульсировала на ладони. Та его часть, что он отринул, не узнав в ней себя, спустя годы… Он бережно притягивал сотворенного к себе из мутно-серых глубин, старательно избегая касаться впившегося в самую суть майа обруча. Связь творца и творения была сильнее — сущность, носящая теперь имя Курумо, покоилась в руках Мелькора. Майа вернулся. Распахнул глаза, глядя на сотворившего, потом опустил их.