Татьяна Чернявская - Роза из клана Коршунов

— Вот тебе и будущая правительница, — Каринка мельком глянула на грязное и грубое лицо женщины и тут же отвернулась. — Могу представить, что она уже рассчитала, как заставит меня привести её к артефакту, а потом убьёт и вернётся к благодарному Рокирху скорбеть у него на груди из-за растерзанной оборотнем ведьмы. Совершенно не могу понять: как можно приравнивать человеческую жизнь к удовлетворению собственного тщеславия, если даже не можешь продуманно составить план её отъёма. И этот артефакт ещё… Существует ли он вообще в природе? Возможно, вся легенда — лишь муляж, вовремя подсунутый очередным ведуном отчаявшемуся тадо, жаждущему свободы. Если бы такая несказанная сила существовала, голос бы, скорее всего, поставил меня в известность хотя бы для того, чтоб доказать, что я ей никогда не завладею. А если и есть она здесь, то где?

Каринаррия закрыла глаза и представила сотни и сотни пустых, вымерших комнат, переполненных пылью и сжатыми, схожими на спрессованный войлок воспоминаниями голых веков в компании одиночества, дикого зверья и одичавших, утративших лицо и разум сумеречников. Каждый зал был по своему чудесен, разнились формы, высота потолков, материалы и украшения: где-то сохранялись остатки мебели, выточенные из камня, где-то виднелась позолота и свешивался спутанный в паучьих махрах жемчуг, где-то прятались диковинные механизмы и обычные лестницы. Каждое помещение, опутанное сотней собственных историй, было достойно того, чтобы его внесли в балладу. Каждое было уникально и одновременно безлико, словно всякий намёк на душу стирался под слоем едкой пыли и мертвящего одиночества. Сотни комнат вокруг маленькой живой души, сотни комнат одиночества.

Впервые в своей недолгой, но весьма насыщенной жизни наследница рода Корсач ощутила одиночество так явно. Оно окутало её густой маслянистой плёнкой, подкатило к горлу и ловко набросило петлю, подавляя на корню последние крохи самообладания. Опустошающее, поглощающее и бесконечное, множилось оно высотой потолков, немым эхом мёртвых залов, тьмой коридоров и сумерками оставленных без хозяев нор. Не было даже сумеречников. Не было никого. Раньше она не могла и помыслить о том, что может оказаться одна. Преследовавший её годами голос стал давящим и вездесущим напоминанием, что за спиной её всегда находился незыблемый враг, находился и дышал глухо. Он существовал и не оставлял её в покое, всегда был рядом, надёжный в своей ненависти и разрушительности. Опора из зла, опора, дававшая ей ощущение реальности. С его исчезновением растворилось нечто, лишающее её боязни темноты. Девушка забито всхлипнула. Звук бегло отразился от стен и поспешил скончаться за ближайшим поворотом. Было в этом нечто зловещее и безразличное. Даже звука не оказалось поблизости….

Каринка мигом забыла о необходимости сохранять благородный вид, мелкими перебежками добралась до пылающей треноги, вжалась спиной в ржавый металл, подтянула к груди коленки и плотно прижала к лицу грязные ладошки. Она только сейчас осознала, что осталась одна, совершенно одна в огромном заброшенном здании, построенном раньше, чем первые народы пересекли Кольцевые горы. Больше ничего не было. Ещё недавно в её душе было место чему-то тёплому и надёжному, внушающему мужество и желание жить, несмотря ни на что, бороться и побеждать без оглядки на любые препятствия. Оно возникало из неоткуда, просто было рядом и овладевало ей целиком, поглощая в нужную минуту. В эту минуту не было ничего, чтобы согрело и приободрило, только прохладное и непривычное чувство пустоты сдавливало где-то в районе сердца.

— Неужели, всё будет так…

Слёзы упорно не появлялись. Влага слишком боялась подобных мест и отказывалась подчиняться даже в таких естественных процессах. Это ощущалось, как глубокое предательство со стороны давней товарки и дополнительно обостряло чувство покинутости. В бесконечном холоде сгущающейся темноты больше не было ни тепла, и трепетного ощущения чего-то чарующего и необыкновенного, ни великолепных крыльев, закрывающих от всех невзгод. Каринка чувствовала себя жестоко преданной и преданной, в первую очередь самой собой. Что-то было неправильным в ней самой, было причиной всех злоключений и бед, что-то образующее и объясняющее. Если бы можно было найти это что-то, может, и имело смысл сопротивляться.

— Найти… хм… только что искать, когда уже слишком поздно? Как? — горько прошептала уставшая даже сдаваться Каринаррия Корсач и, подняв чёрные глаза к чёрному провалу потолка, из последних сил закричала в бесконечную пустоту: — Где же ты!?!

Голос сорвался хрипловатым карканьем и заглох. Сил не было, но поверженная видунья поднялась на ноги. Холодная бессмысленная пустота внутри её рассудка порождала эхо бушевавших недавно эмоций и придавала ощущение жизни. Девушка холоднокровно вытащила из волос покойницы растягивающуюся ленту-завязку, проверила карманы и стянула хорошие крепкие сапоги. Пыльный и весьма жалкий свёрток, валявшийся под куском стеклянного стола, на проверку оказался, завёрнутым в платок трофейным платьем из лагеря погибших циркачей, поэтому на онучи пошли рукава разорванной рубашки. С обмоткой прекрасная и весьма удобная обувь немного жала, зато не грозила остаться в одном из коридоров или наградить юную воровку кожным заболеванием. По всё той же причине одевать оставшуюся после Феррбены рубашку помнящая жгуты из живота Каринка побрезговала, снарядив из неё самодельные ножны для ставшего слишком тяжёлым отцовского меча и привесив их поперёк спины поверх трофейного платья чужеземного покроя. Остатки собственной рубашки пошли на сооружение бесхитростного факела на основании тонкого изогнутого пыточного приспособления. Волосы были стянуты бесформенным, но хотя бы относительно удобным пуком. Каринаррия Корсач подобрала свободной рукой подол платья и шагнула в один из многочисленных коридоров. Объёмная фигурка храма, увиденная однажды во сне, чётко стояла перед глазами, и на ней маленькой пульсирующей точной было особое место, откликнувшееся на вопль.

Он был Страшен!

Ларсарец, протрезвевший окончательно и прошедший все стадии угрызений своей венценосной совести от праведного гнева на подлую предательницу, до огорчения на некую несдержанность со своей стороны и умиления такой наивной и неумелой заботе миленькой девушки, воспалённым сознанием понимал лишь малую толику Его мощи. Охотник стоял единым телом ночного мрака, свёрнутого тугой спиралью вокруг плотного буроватого сгустка. Он не нависал и не подавлял, он лишь стоял и был истинно страшен. Подрагивающие люди безвольно лежали перед его ногами и с первозданным ужасом взирали на восставшее из небытия подобие божества. Распростёртые по земле под грузом его взгляда, чистые души, недоступные Тварителю, не могли даже дрожать, прикованные к тем местам, где упали. Плащ одного из гроллинов уже горел.