Юлия Фирсанова - Дверь ВНИТУДА

Первым делом надо это выяснить, а уж потом решать вопрос, зачем мне крылья и как их можно если не убрать, хотя бы временно, то спрятать. Это ж весь гардероб менять придется. И что с работой делать прикажете? Или моего оперения никто не заметит, как явления к нашему миру не принадлежащего? Ладно, все потом и еще раз потом. Сначала послушать ответ Саргейдена и браслетом его, браслетом!

— Полет избранников обновляет тела, будто огонь воскрешения, — шепнул мне почти в губы ЛСД; чуть сместившись, он перенес часть веса на руки и взялся основательно покрывать поцелуями щеки, шею, виски, лоб — все, до чего мог дотянуться. — Если б не твой прощальный поцелуй, я бы не смог решиться! Меня никто так не целовал, будто выпить хотел! Спасибо, спасибо за твою крылатую веру, скрепившую наш союз!

«А ведь он не понял, ничего не понял», — шалела я под поцелуями окрыленного во всех смыслах слова кайста.

Одно я знала точно: если сейчас возьмусь объяснять, зачем целовала его на крыше, меня никогда не простят. Поймут, но не простят разочарования и унижения. Если Саргейден сам не понял, что, целуя его, я забирала целительную слюну потомка феникса, как антидот к отраве, которую мне собирался вколоть Громов, просвещать его не стоило. Тем более что целоваться с кайстом даже на холодной жесткой крыше, в прохладе сумерек оказалось удивительно приятно. А спустя еще семь, десять — не считала сколько — поцелуев я уже и сама не могла бы утверждать наверняка, что впервые целовала его исключительно с меркантильной целью: выжить. А когда пальцы стали скользить по черным перьям и путаться в полночных прядях волос, я поняла, что сама уже ровным счетом ничего не понимаю, только чувствую, как гулко бьются сердца, как жар исходит от моего феникса. Жар и свет! Нет, свет галлюцинацией не был, свет действительно вспыхнул вокруг нас и осыпался каскадом золотых искр, оставивших на запястьях удивительно красивые, похожие на кельтский орнамент узоры. Откуда-то из невообразимого далека и высока донеслась дивная птичья трель, и сумерки, сдобренные стандартным светом городских фонарей, снова вступили в свои права.

Золотые узорчатые браслеты на руках продолжали сиять, как игрушки со встроенной подсветкой, зато исчезли крылья. После возвращения тела к стандартной модификации валяться на крыше сразу стало раз в десять неудобнее. В голове перестало шуметь, и отчетливо вспомнилась причина, по которой мы оказались в столь неприятном месте. И про труп Громова внизу, на крыше парковки, тоже мысль в голову постучалась настолько громко, что я нашла в себе силы перехватить руку кайста, блуждающую по телу, и хрипло (я-то голос не срывала, отчего же сиплю?) уточнить:

— Что теперь будет?

— Все, что пожелаешь, — пылко пообещал пьяный то ли от пробудившихся сил, то ли от любви кайст и закрыл мне рот очередным поцелуем.

Да, если моя голова варила в таких условиях слабо, то цензурного слова, описывающего то, как она функционировала у куратора, было вот так сразу и не подобрать. Изменения в природе тела были тому виной или все бурные события минувшего дня сказались, судить не могу. Но разу уж на двоих у нас только половина моей соображалки, осталось лишь напрячь извилины и взять дело в свои руки.

Я не без усилия сосредоточилась на переносе и все-таки смогла утянуть нас обоих в гостиную к Конраду. Вампир сидел в кресле, не зажигая света, и смотрел в ночь. При нашем эффектном появлении в виде некомпактной, переплетшейся в объятии кучки на ковре мой родич лишь приподнял бровь в знак легкого удивления, раздул ноздри от запаха крови и чуть насмешливо отметил:

— Захотелось острых ощущений в любви? Не думал, что вы поклонники подобных развлечений.

Куратор моментально разжал объятия и откатился от меня, как от зачумленной. Кажется, какой бы магией ему ни дурило голову последние минуты, она наконец развеялась.

— Проблемы? — Конрад заметил дырки сзади на моей футболке и на одежде кайста. Кажется, такие прорехи мало походили на последствие выражения неуемной страсти.

— Были. Уже, кажется, нет, — пересаживаясь на диван и с наслаждением вытягиваясь на мягких подушках, виновато улыбнулась я.

— Это тебе только кажется, Гелена, — ворчливо встрял кайст, вновь становясь привычной язвой. Встал, буркнул: — Я сейчас, только кровь смою.

— Эй, кайст, сделаешь глупость — разобьешь, как бы потом над осколками не рыдать, — загадочно проронил вампир, демонстративно продолжая изучать заоконный пейзаж, как самое интересное полотно в мире.

Я тоже вгляделась. Все как обычно: ночь, фонари, редкие огоньки в окнах чернеющих домов и небо с блеклыми огоньками звезд. Куда им, вечным! Не переплюнуть электрический яркий шум! Не могут или не хотят? Они были, есть, будут, а о городе через тысячу лет вряд ли кто вспомнит.

Не знаю уж что, но что-то из слов вампира Саргейден понял. Он шатнулся от двери назад, оперся коленом о диван и взял мои руки в свои, отвлекая от глупых мыслей о вечном. Черные пряди пощекотали запястья прежде, чем их коснулись горячие губы в извинении, обещании или, возможно, молчаливом признании в том, что никакой ошибки не случилось. Снова полыхнули золотыми искрами, будто их к розетке подключили, странные узоры-татуировки на наших запястьях. Потом кайст ушел в ванную. Зашумела вода.

Конрад пересел ко мне, сгреб в объятия и умостил на коленях. Я ткнулась носом в пахнущую чем-то хвойным и мужским рубашку, потянула носом воздух. Приятный запах! Успокаивающий. Мы не говорили, просто рука вампира ерошила волосы и поглаживала спину с двумя дырками, оставшимися от метаморфоз с крыльями.

ЛСД вернулся быстро, в чистой одежде, с влажными волосами. Всю засохшую кровь смыл и двигался уверенно, от боли не морщась. Значит, действительно метаморфозы ему заместо оздоровительных процедур сошли. Вот же фениксово отродье! Никакие Громовы и молнии его не берут, встряхнется и из пепла восстанет, только перышки почистить останется.

Опустившись в кресло, кайст заговорил в телеграфном стиле, наверное, так ему было проще признаваться в собственной ошибке — доверии к убийце, — едва не стоившей нам жизни:

— Когда я начал доклад о покушениях на госпожу Панину, Громов прервал меня практически сразу, объявив, что такой разговор должен вестись в месте понадежнее, чем офис. С глазу на глаз. Я сделал глупость — согласился с доводами начальника. Камнем переноса — это один из старых парных артефактов в пользовании руководства «Перекрестка» — он переправил нас в какую-то новостройку. Уже там оглушил сильнейшим ударом по голове и приковал, чтобы я не смог исчезнуть. Полагаю, меня использовали как наживку для Гелены.