Вампиры тут голодные (СИ) - Тони Марс
Но почему же так заботясь о ее благополучии, никто, совершенно никто не спросил, что есть счастье для нее? Почему все вокруг самовольно определяют, где, как и с кем она обязана стать счастливой по умолчанию?
Это разрывало: противоречия не давали ей покоя.
Она любила Кифена, и так же пылко она ненавидела его за равнодушие, холодность, глупые, бесполезные принципы. За то, что он сам решал, каким должно быть ее счастье.
И это делало ее несчастнее всех на свете.
— Кифен сделает всё ради тебя, и ты это знаешь. — проговорил герцог, заглядывая ей в глаза. Она грустно ухмыльнулась.
Маниэр уже не знала, во что и кому верить. Вампиры никогда никому не доверяли, не верили. Теперь же угасала и ее вера в любовь. Бесполезное, бессмысленное чувство, заставляющее страдать ее и графа.
— Всё, но не то, чего я прошу. — печально покачала головой девушка.
— Возможно, когда-нибудь ты поймешь. — Касар понимал Кифена, и в той же степени разделял чувства Маниэр.
Неужели вампиры никогда не могут быть счастливы со своей половиной?
Герцог сполна отведал горя, теперь перед его глазами разворачивалась чужая трагедия.
И оправдание, причину такого жестокого невезения, мировой несправедливости, он видел только одну: они вампиры.
И этим всё было сказано.
— Будет ли у меня это “когда-нибудь”, герцог? — надломлено вымолвила она, хмуря брови
На прошлой неделе умер ее брат, а еще месяц назад племянница.
Вампиры умирали. Умирали неожиданно, непредсказуемо, словно их намеренно истребляли, но то были лишь несчастные случаи.
И Маниэр боялась, что уйдет так же неожиданно, не узнав, какого это — быть любимой.
И Касар видел, читал эту боль в ее взгляде.
О, так же отчаянно когда-то дочь доказывала ему, что ее счастье — стать женой дракона. Как Акшасс жила, одна, в огромном дворце? Была ли она счастлива хотя бы день?
Герцог не знал, потому что никогда об этом не спрашивал, он обставил их брак так, будто всё сделано ради политики, он думал, что сделал всё для счастья Акшасс. И очень надеялся, что она была по-настоящему счастлива.
Они молчали, прекрасно зная, как непостоянна жизнь. Смотрели друг другу в глаза, безмолвно делясь каждый своим горем.
Степан неотрывно глядел на них сквозь узкую щель приоткрытой двери. Запоздало вспомнил о простеньком заклинании для подслушивания и, едва ли сумев совладать с магией, нервно сплел заклинание.
Граф уважал Касара, но сейчас тот стоял близко к Маниэр, глядел на нее, ломано улыбался и… в отличие от Степана, имел возможность сделать ее счастливой.
И попаданец не знал, было ли то чувство просто ревностью. Разве граф вообще имел какое-то право на подобное?
Герцог терялся: в своих переживаниях, в воспоминаниях, в том колоссальном объеме работы, который предстоит сделать, в огромном грузе ответственности, почти намертво придавившем его к земле.
Он хотел быть просто Касаром, без приставок из титулов и напыщенных обращений, без ответственности за чужие жизни, без горьких, мучительно-болезненных воспоминаний о прошлом.
И смотря на Маниэр, перед глазами почему-то всплывал облик Аяры. Она всегда глядела на Касара так же.
— Когда я смотрю на тебя, то вспоминаю свою жену. Ваши глаза так похожи. — тихо проговорил Касар. — Могу я поцеловать тебя? — он не хотел говорить это. Не имел права. Но и сдержать мимолетный порыв было невозможно.
Маниэр замерла. Поцеловать того, у кого такое же лицо, как у ее возлюбленного?
Разве может она, сходящая с ума от любви, отказаться урвать жалкий кусочек иллюзии счастья, которого у нее никогда не будет?
Она подняла глаза на Касара.
— Можете.
Степан бесшумно сделал шаг назад, потом еще и еще.
Он слышал каждое их слово. Все, до единого.
Нет, он не хочет это видеть. Не сможет.
Сердце раненым зверем билось о ребра, вихрем мелькали мысли, дорисовывая перед глазами сцену, как сейчас, возможно, герцог целует Маниэр и она пылко отвечает к нему, тянется, прося ласки и любви, которую Степан так и не смог ей дать.
И граф бежал, бежал, бежал… бежал, пока ноги его держали, бежал до тех пор, пока не свалился без сил в каком-то темном грязном углу замка.
И не знал, что никто из близких ему, его не предал. Ведь Касар бы никогда не стал красть чужое.
Маниэр взволнованно смотрела на герцога, на вампира, с лицом Кифена, и представляла, что это граф.
Но в этом трепетном волнительном предвкушении, в томительном ожидании горечь неприятно оседала внутри, ведь Маниэр прекрасно понимала, что обманывает себя.
Но так желала быть обманутой.
Касар смотрел в ее глаза, и чувствовал, как спирает дыхание. Аяра смотрела на него так же, и это будоражило до мурашек. Жена, его драгоценная жена, что больше не с ним.
Он взял ее руку и трепетно коснулся губами кончиков пальцев. Больше он не смел опорочить то, что принадлежало его названному сыну.
Маниэр трепетно прижала целованную руку к груди, пряча глаза. У герцога на ресницах блестели слезы.
Они желали видеть перед собой совершенно других. Но знали — это невозможно.
— Я возвращаюсь в гнездо. — дрогнувшим голосом произнес герцог.
— Даже не увидитесь с графом? — едва слышно пролепетала Маниэр, и Касар отрицательно качнул головой.
— Нет. Передай ему, чтобы ни о чем не переживал. И, прошу тебя, прекрати его мучить. — тихо попросил герцог, но Маниэр ничего не ответила.
Она тоже мучилась, но ее боль унять некому. И сердце, разбитое, растоптанное десятки раз, больно сжималось, обливаясь кровью.
Она знала — шанса нет. Но так боялась упустить последнюю возможность стать к Кифену ближе, стать для него дорогой и желанной хотя бы на мгновенье. Она утешала себя криво придуманным обманом, находила оправдания своим поступкам, и сгорала изнутри.
Больно, больно, больно… но в целом мире нет никого, кто протянет ей руку.
Маниэр это знала, ведь она — вампир. Таких, как она — не любят, их — убивают. И потому ждать чего-то от иномирца было глупо, ведь он такой же, как все — он не вампир.
И никогда им по-настоящему не станет.
Маниэр вытерла слезы. Граф всю свою жизнь был человеком, с чего бы ему полюбить ее — одну из ненавистных ему вампиров?
Но она попытается. Еще раз. Последний раз.
Маниэр знала, ничего не выйдет, но не имела права сдаться, иначе станет жалеть
