Тринадцать жертв (СИ) - "Lillita"

Когда учитель подтвердил, что Мейнир хорошо овладела способностями, хозяин начал применять этот инструмент по назначению. Но сначала устроил последний экзамен. Мейнир отвели в клетку, где сидела девочка — недавно подобранная с улицы беспризорница. Сказали, что к утру ребёнок должен быть мёртв. Мейнир смотрела в наполненные ужасом глаза и снова вспоминала цыплёнка. Ей самой тогда было лет двенадцать, она выглядела жалкой, слабой, очень худая и покрыта множеством шрамов, синяков и недавно затянувшихся порезов.

У девочки были покрасневшие, опухшие от слёз глаза и очень жалобный вид. Девочка знала, что умрёт. Тряслась от страха, что-то мямлила. Мейнир это не воспринимала. Перед глазами всё ещё стоял цыплёнок, а руки словно ощущали его тепло. Сейчас ей уже без надобности дотрагиваться до жертвы, а голубые пальцы были слишком холодными для живого человека.

— Почему ты это делаешь? — спросила в отчаянии девочка, вцепившись пальцами в решётку, но её руки с каждой секундой становились всё слабее.

Мейнир повела плечами. Почему делает? Она только инструмент, ей не положено о таком задумываться.

— Пожалуйста… Отпусти меня… — всхлипнула девочка. — Я хочу жить… Если я не вернусь к братику, он не выживет…

Она продолжала что-то говорить, взывала к жалости. Нельзя сказать, что Мейнир не было жалко девочку, но что она могла сделать? Чтобы спасти, надо пойти против хозяина. Для этого сила воли нужна. И чтобы её до конца хватило. Если не справится, то наказание точно будет долгим и суровым. Будут ломать раз за разом, пока не почувствуют удовлетворение. Очень удобно издеваться над игрушкой, которая восстанавливается. Если справится, то… Мейнир просто не могла представить, что будет дальше. Не могла представить мир, в котором жили люди.

Девочка полностью сползла на пол. Затихла. Перестала дышать. Мейнир протянула руку между прутьев решётки и провела рукой по волосам девочки. Они были светло-русые, пушистые и мягкие.

«Как цыплёнок», — подумала Мейнир, а после неподвижно сидела на коленях до прихода хозяина.

Хозяин ничего не сказал по поводу выполненной работы, тем более не похвалил. Мейнир никогда не хвалили, даже учитель так не делал. Для неё похвалой являлось только отсутствие наказания. Что, впрочем, иногда было связано не с качеством выполненного поручения, а с настроением хозяина.

Причина, по которой Мейнир не потеряла веру в людей, не стала затравленной, заключалась только в том, что она ничего не чувствовала. Чтобы потерять веру, её для начала нужно иметь. И нужно считать, что есть справедливое и незаслуженное отношение, а не принимать любое со смиренностью стола, подушки, любого другого предмета. Чтобы трястись и шугаться, нужно бояться. Хотя бы за свою жизнь. Это ведь естественно для человека.

Иногда, когда у Мейнир после поглощения жизни были силы предаваться размышлениям, она думала, что является чудовищем. А это ещё хуже, чем быть вещью. Вещь может просто существовать, чтобы ей пользовались, на неё вполне можно не срываться. А чудовищу обязательно надо напоминать, где его место, чтобы не вздумало своевольничать и представлять ещё большую опасность.

После проверки девочкой хозяин начал использовать Мейнир, чтобы запугивать и устранять конкурентов, недоброжелателей или просто тех, кто впал в немилость. Мейнир должна была ночью проникать через тени в нужный дом и выполнять приказ: украсть что-то важное, сильно истощить цель, чтобы та потом месяц оказалась к кровати прикована, или просто убить. Чаще всего приказывали последнее, но с аристократами оказалось легче, чем с той девочкой. Очень часто они были ничуть не лучше хозяина, а потому не вызывали жалости. Если бы не навязанные осколком приступи скорби, Мейнир бы вообще ничего не испытывала при этих убийствах.

Когда требовалось навести суету или кого-то подставить, Мейнир убивала чуть более открыто. Если дать зажить синякам и скрыть шрамы, её даже можно было назвать красивой, хотя это трудно заметить, отвлёкшись на до жути застывшее выражение лица и стеклянный взгляд. Поэтому Мейнир могли нарядить и отправить на мероприятие, где она должна была делать то, что хорошо умела — тихо, словно тень, стоять в стороне и вытягивать жизнь из цели. И вот в разгар бала кто-то падал бездыханно, хотя вот только-только выглядел живее всех живых и абсолютно здоровым. Поднималась паника, которая для Мейнир была лишь белым шумом.

С возрастом Мейнир становилось хуже. Из-за отсутствия воли всё больше получалось, что не она контролировала осколок, а он её. Несмотря на обучение и опыт, Мейнир всё чаще делала осечку, задевая не только цель, но и кого-то поблизости. Пока случайная жертва отделывалась недомоганием, никто не обращал на оплошность внимания. Но однажды Мейнир убила не того человека. А ещё позже — всех, кто был в доме цели.

Хозяин хотя и смог обернуть оплошность себе на пользу, но был в гневе, решив, что Мейнир таким образом бунтовала, намеренно ослушивалась приказов. В первый раз Мейнир сломали руки и ноги и бросили в темницу, где не было ни света, ни звуков, ни ощущения времени. Если бы не боль, она бы подумала, что всё это время спала, ведь у неё всегда была пустота вместо снов. Ещё потом живот начало от голода скручивать — похоже, Мейнир располагалась в настолько изолированном месте, что неоткуда даже вытягивать жизнь. Да, чужая жизнь могла заменить ей пищу.

После второго раза Мейнир начали удерживать в ограничивающих магию цепях. Кто бы знал, что на хранителя это не действовало. В то время хозяин не хотел избавляться от сломанного инструмента, размышлял о том, как использовать дальше. Она просто сидела в заключении брошенной куклой. Её иногда пинали, проверяя, жива ли, потому что Мейнир могла целыми днями не шевелиться. Тюремщики смотрели на неё со смесью страха и пренебрежения. Вроде и пугало, что одно пребывание рядом с Мейнир могло убить, но выглядела она до невозможного жалко.

Потом случился зов, которому Мейнир не могла сопротивляться. Так как цепи были бесполезны, она просто растворилась в тенях и сквозь них направилась к замку, оставляя за собой след из зачахших растений. Мейнир не пришла в замок первой, потому что даже с укороченным магией путём сказалось её расположение в другой стране.

И вот в замке Мейнир столкнулась с той самой, пусть и относительной, свободой, с которой она не знала, как быть. Она могла только держаться ото всех подальше, чтобы не навредить. Это место вызывало чувство ностальгии и казалось знакомым. Мейнир смущало само наличие отличного от скорби чувства, пусть даже очень слабого. Она не знала, что делать с ним, она не знала, что делать с собой. Потому что не понимала, что говорили Эгиль и близнецы, только по интонации догадывалась, что ей ничего не приказывали. Если нет приказа, значит, нет надобности что-то делать. Когда что-то было очень нужно, Эгиль пытался объяснить это жестами, а Мейнир это делала. Очень простые вещи вроде «подойди», «сядь», «ешь». Если Мейнир не заставляли есть, она просто губила растения, благо, возле замка и в лесу их много.

Когда пришла Фрейя, действиями Мейнир стало проще управлять. Потому что подкреплённые способностями приказы прекрасно обходили языковой барьер, а словами объясняться гораздо проще, чем жестами. Так Мейнир заняли домашними делами, чтобы она не пугала своим неестественным бездействием. Элеонора же потихоньку бередила душу, что начало оживлять Мейнир.

Только увидев Мейлира, Мейнир узнала в нём аристократа и подумала, что вот теперь всё станет понятно. Как раньше. Она даже готова была снова оказаться побитой. Это неприятно — после воздействия Элеоноры Мейнир смогла так подумать, но зато тоже понятно. Вместо этого Мейлир попытался с ней поговорить. Узнал от других хранителей, что Мейнир, похоже, не понимала местного языка, поэтому перебирал те языки, которые знал, пока она не среагировала на знакомые слова.

— Как тебя зовут? — спросил тогда Мейлир.

Мейнир склонила голову к плечу, растерявшись. Вопрос звучал так, что на него нужно было дать ответ. Не как те вопросы, на которые положено отвечать молчанием, чтобы не отхватить. Но какой ответ она должна дать? Мейнир звали по-разному, в основном это были ругательства. Надо ли перечислять все? Почему этот господин просто не может называть как угодно? Обычно так и делали.