Лада Лузина - Меч и Крест

— Ты говоришь о Мире? — тихо спросила Маша. — Ты дала ему ключ от церкви? Один из наших ключей.

— Он хотел получить клад, — с удовольствием уточнила женщина. — И он получил бы его, в обмен на то, что хотела я. Двух слепых…

— Ты врешь! Ты обманула его!

— Неужели? — беззлобно ухмыльнулась та. — А разве вы не получили все, зачем пришли ко мне? И ты, и ты, и она… — Не Катя легко ткнула себя пальцем в Катину грудь. — Разве она не избавилась от конкурентов? И разве не полюбил тебя тот, кого любила ты? И не ты ли присушила своего друга, а вместе с ним и парня «этой стервозы»? И разве она не «облезла»?! — Кылына самозабвенно рассмеялась Даше в лицо Катиными губами. — Вы получили все, о чем мечтали! — подвела неоспоримый итог она. — И честно заплатили по счетам. И он заплатил. И его последователи, вопреки его приказу, решившие закончить обряд и убить меня, заплатят за это тоже! Но перед тем они получат то, за что внесли плату!

— Все. Самое страшное позади, — полосатый Олег заговорил первым.

В его словах было опасливое облегчение. И Кока понял, что тот имеет в виду не столько оставленный за плечами «самый страшный» участок подземелья, сколько смерти — смерти, страшные и отупляющие. И самую страшную — последнюю!

— А она была красивая, да? — натужно сказал Олег.

— Да, красивая, — угрюмо процедил сквозь зубы Кока. — Даже жалко… И времени трахнуть не было, — с неподдельной жалостью выдохнул он. — Такая баба пропала…

— А ту, первую, не жаль?

— Да ну, она дура была, — отмахнулся тот. — Визжала, грозила, что ее папа нас найдет. Помнишь? Во дура!

— А ты веришь, веришь, что теперь… — Полосатый скрутил недовольные губы. — В этот клад, короче? — выдавил он.

— Не знаю. А ты?

— И я не знаю, — неудовлетворенно буркнул Олежа.

— Но Мир верил, — сказал Кока. — Серьезно верил. И че его вдруг понесло… Ведь стена уже треснула!

— Это он так сказал.

— Ща сами позырим! Бона!

Впереди обрисовалась черная пасть. Мир называл их зал капищем — дурное слово… Два луча из «звезд» на касках спутников одновременно скрестились и, нырнув в глубину вместе с владельцами касок, заскакали по серой поверхности бетона — стену разрывали глубокие рваные раны трещин.

— Ну надо же! — Кока рванул к стене и принялся гладить ее страстными, недоверчивыми, влюбленными движениями — как бабу. — Это ж бетон, точно, бетон был! Че ж он?..

Стена сладко крошилась под его рукой, впуская его в свои борозды. Бетон медленно осыпался, словно истлевший ракушечник, стоило надавить. И женская податливость неприступной стены принесла ему вдруг глубокое и острое, эротическое счастье.

Полосатый настороженно провел по стенке неверящей ладонью — как ни странно, она не была ни замогильно-холодной, ни сырой — горячей, точно растопленная докрасна деревенская печь.

— А ты не верил! — очумело брякнул Олег. Хотя сказать это должен был вовсе не он, а ему.

— Боже, какая же ты жаркая, а! — Кока восторженно подул на подушечки пальцев, забравшихся слишком глубоко в морщинистые складки.

Его пальцы покраснели. Нет, испачкались чем-то красным…

— Какое тебе «боже»? — едко одернул его Олежа. — Мир бы тебя…

— Дьявол, как горячо!

Кокины руки закопались в стену по самые локти. Он принялся выгребать сыпучее тело, то и дело пританцовывая и громко дуя на ладони. Олег вторил ему, невольно вскрикивая от боли.

— Ну, ну же, он там! — покрикивал он, пришпоривая Коку и себя.

И лишь когда, почти час спустя, плоский живот бетона провалился вовнутрь глубокой неровной ямой, к нему пришло нервное отрезвление.

Здесь и не пахло никаким кладом! Пахло иначе.

Кровью…

Он недоуменно уставился на свои руки, измазанные красновато-бурою крошкой, невидящими, непонимающими глазами, чувствуя, как его распирает неудержимое злобное разочарование.

Копать битый час, как два землекопа! И что? Что за запах, будто и впрямь…

«Звезда во лбу» Олежи вдруг всхрипнула и погасла.

— Ты че? Думаешь, ниче? Да он там, там! — заныл Николай. — Стена же треснула!

— Счас как тресну! Нет, стой, посвети мне тут, чуть правее… — подпрыгнул Олег. — Вот тут, тут свети…

«Беззвездный» мальчик стремительно упал на колени, чтобы поднять с земли какую-то мелкую вещицу.

— Че, че там? — возбужденно застонал Кока.

Фонарь облетел вокруг Олега и оказался справа.

Несколько секунд оба взволнованно рассматривали тусклый кружок металла, мирно лежавший у него на ладони, под косым лучом фонаря — древнюю монетку со стертым рисунком.

Потом:

— Это и есть сокровище? — надломленно спросил Кока.

Олежа резко сжал кулак и понюхал свои пальцы.

— Слушай, по-моему, нужно отсюда валить… — сказал он.

Даша и Маша безмолвно воззрились на дважды воскресшую из мертвых, опустошенные ее убийственным резюме, в котором была странная, безжалостная и бесчеловечная честность: убийца заплатил жизнью за убийство. Катя — за жажду безраздельной власти — утратой власти даже над самой собой. Даша — за едва не погубившее других сумасбродство — сумасшествием других, едва не погубившим ее. Маша — за сочиненную любовь — ответной, столь же фальшивой, сколь и фатальной…

— И тот, кого ты полюбила уже неподдельно, сполна заплатил за свое безумие. Эта церковь проклята! Вот ее проклятье! — Не Катин подбородок качнулся, и Маша снова вгляделась в плоские черные глаза Мадонны-Демона.

Демона, которому молились, и просили заступничества, и ставили ему свечи в православной церкви.

— Но как ты могла? Сто лет назад? — страдальчески поморщилась Маша. Но она уже знала ответ. И та, которая уже не была Катей, знала, что она его знает.

— Как и ты. Я пришла к нему! И он принял меня за нее. И принял от меня землю.

— Ты стала его Демоном! Ты, а не Киевицкий! — несчастно закричала Ковалева.

— Но стоит ли упрекать меня в этом той, кто стала Дьяволом для моего Мира? — расплылась в страшной дружелюбной улыбке не Катя. — Чем ты отличаешься от меня? И разве оба они не заслужили? Они открыли ему дверь! И заплатили за это…

— Чем? Чем? — испугалась за Мишу Маша.

— Так Ян — нормальный? Он ни при чем? — услышала лишь одно Даша. — Ян — не Дьявол?!

— Дьявола нет! Нет зла и добра! Есть только земля и небо, которые будут вечно бороться между собой!

Только сейчас Маша заметила, как жарко в маленькой церкви. Так жарко, что она ощущала нервной и недовольной кожей пористое полотно папиной полосатой рубашки…

Не Катя-Кылына вдруг утратила веселое спокойствие и захрипела фанатично, захлебываясь своим огромным счастьем: