Карина Демина - Ведьмаки и колдовки

И из кармана коробку монпансье вытащил. Яблочных. Ядзита их с детских далеких лет любила. Правда, покупала нянечка карамельки самые дешевые, которые на вес, а не этакие, в размалеванных жестянках.

— Спасибо, — сказала она.

— Пожалуйста… а выбор у тебя, девонька, такой. Или идешь на службу его величеству… или в монастырь…

— А плаха?

Аврелий Яковлевич усмехнулся:

— А что, так сильно хочется?

— Совсем не хочется.

— От и правильно. Жизнь… она хорошая штука…

Ядзита сразу ему поверила. И выбор свой сделала, верно, еще до появления ведьмака.

— А… что надобно королю?

— Надобно… надобно, чтобы беспокойники покой находили… ну и… Хельмов храм пустым стоит. Разумеешь же, что не людям с богами шутки шутить. Раз уж ты на роду Проклятым отмечена, то и быть тебе нынешнею жрицей. Ясно?

Что ж неясного.

Черные камни, в которых сокрыта иная, нечеловеческого рода сила, звали Ядзиту. И можно было тысячу раз говорить себе, что зов их рожден сугубо воображением, но…

— Нам понадобится клинок…

— И алтарь.

— Алтарь уже есть, — сказала Ядзита. — Он… согласится переехать.

Аврелий Яковлевич разулыбался, и улыбка, следовало сказать, переменила хмурое его лицо, которое сделалось и моложе, и красивей.

— От и умница моя… а ножичек, то верно, заберем… негоже таким вещам без присмотру быть.

Ядзита кивнула.

— И… я… мне… мой отец не должен больше… надо мной власть…

— Поговорим, — пообещал Аврелий Яковлевич, руку подавая. — Самолично отправлюсь и поговорю с твоим, чтоб его Хельм задрал, отцом…

…в Южной башне топили жирным торфом, который добывали здесь же, на болотах. Тепло он давал, но помимо тепла — и копоть, которая оседала на стенах черною коростой. И под ней скрывались что камень, что ошметки гобеленов.

Подниматься пришлось высоко.

Отец разместил лабораторию под самой крышей. Ему простор надобен был.

— Эк оно тут, однако, — заметил Аврелий Яковлевич, останавливаясь, чтобы перевести дух. — Красиво…

Красное солнце. Крупное.

Тонет во мхах, окрашивая их во все оттенки алого, будто мантию королевскую пурпурную кинули на болота, и тонет она, наливается сыростью…

Деревня видна.

И старый монастырь, который многие полагали проклятым, а Ядзита бегала туда с Клео, искала безумного монаха, что якобы клад стерег. Думала, если золота найдет довольно, то и дом преобразится…

— Красиво, — глухо сказала Ядзита. — А многие боятся. Говорят, дурные места.

— Неспокойные, это точно, но не дурные… Ничего… как-нибудь… ну веди уже…

Дверь была не заперта.

— Кристоф, — отец склонился над перегонным кубом, в котором булькало что-то темно-пурпурное, тяжелое, — оставь ужин на столике…

— Папа…

Он дернулся, глянул на Ядзиту.

— А… это ты… вернулась, значит.

— Ты не рад?

— Мне некогда. Не видишь разве?

— Вижу. Тебе всегда было некогда… что бы ни происходило, некогда… — Ядзита вдруг поняла, что расплачется, но на плечо легла широкая тяжелая ладонь. И слезы отступили.

Не стоит этот человек слез.

Старый.

Плешивый. И голова крупная, тяжелая… нос кривоватый, узкие губы, лысина покрыта мелкими черными пятнами, словно чешуей.

Ее отец?

Неужели вот это — ее, Ядзиты, отец?

Мелкий, скособоченный… суетливый какой-то… вроде бы и стоит, а руки постоянно в движении пребывают… трогают то куб, то стол, то колбы перебирают, пересчитывают. И губы дергаются, шлепают беззвучно.

— Нам бы побеседовать о вашей дочери, — произнес Аврелий Яковлевич, отодвигая Ядзиту. И сам шагнул, вставая между ней и отцом. Защищал? Но кого и от кого.

— Полторы тысячи.

— Что? — Ведьмак сразу и не понял.

— Полторы тысячи злотней — и забирайте ее… только быстро… видите, оно скоро закипит…

Аврелий Яковлевич молча извлек чековую книжку.

Полторы тысячи?

В первый раз он просил больше… и обидно, и смешно. Выходит, Ядзита точно знает себе цену… и есть тот, кто готов заплатить.

Отец отвлекся ровно настолько, чтобы сцапать чек и сунуть его в карман потертого пиджачка.

— Позвольте поинтересоваться, — Аврелий Яковлевич обвел рукой лабораторию, — а чем вы занимаетесь?

— Разве не видно? — Получив деньги, отец утратил к гостям всякий интерес и явно тяготился их обществом. — Пытаюсь получить красную ртуть.

— А зачем?

Он отвлекся и взглянул на Аврелия Яковлевича с чувством полного своего превосходства:

— Естественно, для того, чтобы сотворить Lapis Philoso-phorum…[8]

В гостиницу Евдокия возвращалась в настроении приподнятом, чувствуя себя солидною замужнею дамой. Этого чувства неспособны были поколебать ни пуховое одеяло, в которое она куталась, хоть бы Лихо и предложил собственный плащ, ни самодовольная физия новообретенного родственничка, заявившего, что новобрачных наедине он не оставит, ибо карета наемная, а мало ли…

Лихо мрачно заметил, что много… не Евдокии, а этакой родственной заботы.

Себастьян оскалился. И хвост через ногу перекинул, сидит, черными глазами зыркает, выглядит до того счастливым, будто это его венчали…

— Кстати, — встрепенулся Себастьян, когда экипаж остановился перед гостиницей, — а в свадебное путешествие вы куда отправляетесь?

— А тебе зачем? — Лихо обхватил Евдокию вместе с одеялом.

— Ну… подумал, что давненько в отпуске не был… а Евстафий Елисеевич мне обещался…

Перспектива провести отпуск втроем Евдокию нисколько не вдохновила, и она, подтянув одеяло повыше, пообещала:

— Тогда и Аленку возьмем… чтобы парами.

Оценив этакий поворот, Себастьян пошел на попятную:

— Не стоит… я, пожалуй, еще немного поработаю… до осени… осень на Лазурном берегу, по слухам, диво до чего хороша…

…а в «Метрополе», в который Лихослав внес Евдокию на руках, их ожидал сюрприз.

Модеста Архиповна прибыли-с утренним поездом и, обнаружив недостачу дочерей, разволновались. О волнении говорил веер, массивный, из китового уса, которым Модеста Архиповна выразительно по ладони похлопывала, и взгляд, тяжелый, неодобрительный.

— Сбежала, значит? — сказала Модеста Архиповна, грозно брови хмуря.

Больше для порядку.

— Украли. — Евдокия вцепилась в мужа.

— Он? — Веер описал полукруг и уперся в лоб Лихослава, который от этакой простоты онемел.

Евдокия подумала.

Во-первых, мужа было жаль… а во-вторых, появилась у нее одна мысль, которая требовала матушкиной помощи… конечно, шантажировать родственников нехорошо, как и пользоваться их родственною любовью, но… в конце концов, она не ради себя, а исключительно для общего дела.