Тамара Воронина - Надежда мира

– Неправда. Он тебя ждет.

– Наивная. Ждет, чтобы еще какое-нибудь поручение дать. Смотри на них обоих чуточку пореальнее. Невозможно за столько лет не утратить обычных эмоций. Не бойся. Не услышат. Я хорошо обращаюсь с артефактами. Да и кому бы надо было слушать пьяный бред спутника пары менестрелей. Гильдии? А Гильдия и так уже все поняла.

– Они тебя убьют.

– Рано или поздно. Искатели не умирают в старческом маразме. Ты видела – разве я боюсь смерти? Жень, ты не обижайся. У вас хороший путь. Правильный. Только не мой.

– Ты свяжешься с ним?

– Уже. Я решил уже… не скажу, что давно, но дней десять как… Почему ты не выбросила медальон? Я как подумаю, что могло бы случиться, если бы при аресте в него заглянули… Как напоминание о человеческой подлости?

Женя не ответила, а он и не ждал. Да, поначалу – именно так. Но разве испытывает она ненависть или даже неприязнь к этому Вику? Не за то, что он привел их к Кастину, а тот расставил точки над всеми буквами местного алфавита. Не за то, что бегал по лесам с арбалетом, снабжая их дичью в дороге. Не за то, что раскидывал разбойников. За то, что выдержал чудовищные пытки, выдержал то, на что не способен человеческий организм, лишь бы отвести от нее беду, за то, что вел их к Кастину, умирая и зная, что умирает. Черт тебя подери, Тарвик Ган!

– Тебе не нужно учиться быть человеком, Вик.

Он поморщился.

– Я люблю тебя, Женька. И Риэля – тоже. Только всегда найдутся… пятьдесят тысяч, которые я буду любить больше. Ты понимаешь? Ты понимаешь…

Когда Тарвик сказал Риэлю о своем решении, Женя не знала. Из замка они вышли вместе, и вместе отправились в город – но не тот, который миновали, чтобы добраться сюда. Женя настояла, чтобы половину платы хозяин перевел в банк на счет Риэля, а оставшееся они взяли наличными. Чтоб было чем ублажить разбойников, если они попадутся по дороге. Но разбойники не попадались. На привале Риэль спросил только: «Ты твердо решил?» – и после кивка Тарвика больше не заговаривал об этом. Может, они еще увидятся, может, и не раз. А может, и нет. Через год или пять они случайно узнают, что Тарвика больше нет, или снова увидят его на эшафоте, да только чудес больше не случится. Ведь Кастин и правда вряд ли станет его выручать. Не королевское это дело. За полторы тысячи лет один рационализм-то и останется. Конечно, могут еще вот женщины нравиться, как нравится Женя Райву, как, наверное, нравится какая-нибудь Мира или Тинна королю, да только все равно – дело им важнее. Им важнее то, что они считают важным в данную минуту. Увлечены борьбой с Гильдией…

А почему она думает о них так неприязненно? Даже о Райве? Ведь они, может, единственные понимающие, к чему может привести безраздельная власть магов. Как там у Стругацких: поняв, что может все, он понял, что не может ничего… Магия всегда имеет обратное действие. Заставить забыть о Риэле – заставить забыть что-то еще.

К костру довольно шумно приближался мужчина, ведя в поводу рогатого коня. Топает, чтоб не подумали, будто подкрадывается, и не вогнали стрелу.

– Не позволите ли путнику присоединиться…

Его голос странно угас. Изменился в лице Риэль, зато Тарвик, только что сидевший расслабленно, вдруг оказался рядом с путником и швыранул его в сторону от коня так, что он врезался спиной в дерево и притих. Конь завопил – лошади здесь не ржали, а кричали пронзительно, как ночные птицы, да Тарвик, видно, слово знал, удержал, успокоил, похлопывая по крупу, потом извлек из своих запасов веревку и привязал животное так, чтоб оно могло пастись, но вот к ним близко не подошло, и только потом подтащил к огню мужчину. И Женя поняла, почему замер Риэль. Это был один из «тройки».Тот, с жезлом кары. Тарвик ловко обыскал его, так же ловко раздел до пояса и связал, пока тот приходил в себя.

– Это судьба, не находишь? – дружелюбно спросил он. – Я обещал, что убью тебя? Вот только собрался заняться этим делом, отыскать тебя на бескрайних просторах Комрайна – а ты уже тут, сам в руки идешь… Так что теперь ты свою судьбу знаешь.

– Тарвик… – слабо произнес Риэль. Тарвик вскинул голову и холодно сказал:

– Я бы посоветовал тебе и Жене погулять, да ночь, кругом, так что сидите. При вас я с ним беседовать не буду, не бойтесь. Утром пойдете своим путем, а я… задержусь. И только попробуй попытаться его освободить – получишь так, что тюрьму вспомнишь, как мамины ласки. Женя, к тебе это тоже относится.

– А что Женя? – проворчала она, обнимая Риэля. – Слово надо держать.

– Нельзя…

– Можно, – жестко прервал Тарвик. – С ним – можно. Вот с тобой – было нельзя. Видишь? Напомнить, что это такое?

Короткая палочка невыразительного серого цвета. Жезл кары. Риэль напрягся.

– А ты, друг мой, с действием своего орудия-то знаком? – поинтересовался Тарвик, поднося жезл к носу пленника. – Не нравится? А чего ж? Другим, значит, можно и в глаз тыкать, и в пах, а как самому – так не нравится? Нет, ты с ним познакомишься очень близко и расскажешь все, что мне нужно. Расскажешь. Ничего нет у тебя, чтобы выдержать. Ни цели, ни любви… ни надежды. У мира надежда есть, у тебя – нет. Понял, о чем я? И о ком я?

– На ней охранное заклятие невиданной силы, – почти ровным голосом отозвался пленник, не сводя, однако, взгляда с жезла. – Она не может быть Джен Сандиния.

– Откуда нам знать, какой она должна быть? – спросил вдруг Риэль. – Разве кто-то знает, как выглядит надежда мира?

– У каждого своя надежда, – пожал плечами Тарвик. Женя, глядя в его темные глаза, поняла: пленник подробно ознакомится с действием жезла – и в глаз получит, и в пах, и, очень может быть, в зад. И ничего не шелохнулось. Женевская конвенция осталась на Земле. Пусть. Рука Риэля легла ей на плечи.

– Не нужно уподобляться им, Тарвик.

– Я тебя и не призываю. А я, прости уж, уподоблюсь. Когда он мне все расскажет, что может рассказать, я убью его быстро. Легко. Или шею сверну, или горло перехвачу. На выбор. А вы идите. Все равно собирались расставаться.

– Тарвик…

– Заткнись! Мне твое человеколюбие не свойственно. Ты восемь лет платишь за несуществующую вину, а сколько на нем чужой боли? И если бы хоть как первый или третий – дела ради, без эмоций, без удовольствия! Ему твоя боль в радость была! Ты от крика задыхался, а он, может, оргазм испытывал! Забыл, как он к твоему горлу жезл подносил? Ты мог бы жить без голоса, Королек? Ты сумел бы жить без пальцев, музыкант? Заткнись, и если не нравится, можешь уходить хоть сейчас!

Он вжился в роль разгневанного мстителя, отстраненно подумала Женя. Для Риэля. Потому что он спокоен и холоден, и заставит пленника испытать действие жезла не потому, что помнит свою боль и боль Риэля, а потому что ему нужна вся информация по этому делу. И потом он эту информацию передаст Кастину. Он рад этой удаче. И он будет завтра мучить пленника так же дела ради, без эмоций и без удовольствия. Но ему важно отношение Риэля, вот он и устроил спектакль. Чувства Риэль понять может, может понять желание мести, а вот холодный расчет – нет. Эх, Тарвик, неужели в тебе и правда так мало осталось человеческого, что ты не способен даже дать волю мести?