Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

— Что, — сказал маг, ныне алхимик, с легкой насмешкой, — похоже, вы, сэр Ричард, таких не видели?

— Даже не думал, — признался я, — что такие существуют!

— Сюда залетают редко, — сказал Астальф. — У нас им холодно. А на Юге, говорят, носятся стаями. Этого я приручил, он живет у меня. Дурной правда, ничего не понимает, сам по себе… Но как проголодается, уже знает, где его, жабенка поганого, покормят…

Он протянул палец и тихонько поскреб дракончика там, где у собаки ухо. Дракончик настороженно смотрел на меня большим немигающим глазом. Я не двигался, хотя хотелось схватить его в ладони и рассмотреть получше.

Астальф посмотрел на меня тем же внимательным взором.

— Ну как? Колдовство?

— Гм, — согласился я с заминкой, не высказывать же предположения о генетических экспериментах. У нас без всякой генетики такие породы собак навыводили, что и на собак не похожи. — Но это безобидное колдовство.

— Безобидного быть не может, — возразил Астальф наставительно. — Все, что не от бога, от дьявола!

— Но человек-то от бога, — предположил я.

Он неожиданно усмехнулся.

— Верно мыслите, юноша. Может быть, вам лучше бы в ма… в смысле, в алхимики? Ведь найти философский камень — это, уж простите за неслыханную дерзость, все же лучше, чем завоевать королевство. Как это ни кощунственно звучит для вас.

— Не кощунственно, — ответил я. — Совсем нет. Я полагаю, что нельзя такую красоту отдавать колдовству. Идеологически неверно.

Его глаза изучающе наблюдали за мной. В глубине глаз блеснуло.

— Верно мыслите, юноша… Даже как-то странно. Грубовато. Нет у вас изящества облекать голую истину в сверкающие одежды пышных слов…

Он уже давно не скреб дракончика, тот распахнул крылья — чистое сверкающее золото! — и перелетел ко мне на колено. Я замер, чтобы не спугнуть, но он посмотрел на меня глазом-бусинкой и требовательно вытянул шею. Я не понял в чем дело, но он так томно закрывал глаза, что я на всякий случай почесал его под подбородком. Дракончик засопел и выгнул шею круче. Я почесал еще, он почти хрюкал от счастья, топтался на моей ноге, больно вгоняя в толстую ткань мелкие, но острые коготки.

Астальф сказал с непонятным оттенком:

— Теперь вы попались…

— Что, не отстанет?

— Да. Но как вы догадались?

— Все звери и люди, — сказал я, — любят, когда их чешут.

Он прямо посмотрел мне в глаза.

— А вы?

— О, — сказал я, — я еще тот зверь!.. Люблю, когда чешут в обоих смыслах. И женские руки, и менестрели говорят о моих славных подвигах, и король так это снисходительно похлопывает по плечу…

— Снисходительно? — переспросил он.

— Да, — ответил я. — Как любимую собаку. Ласково так это треплет и говорит что-то хорошее. Неважно что, мне хорошо от его королевского голоса. Так и жаждется ради короля куда-то бежать и кого-то рубить и колоть!

Он усмехнулся:

— Да, мне это знакомо. Но странно такое слышать от такого… юного.

— Я юн годами, — ответил я, — но стар душой.

Его седые брови приподнялись, глаза всматривались удивленно.

— Как это?

— Я старался впитывать не только приемы владения мечом, — объяснил я. — В моих краях модно было знать много.

Он помолчал, сказал нерешительно:

— Вы мне нравитесь, юноша. Если бы остались у меня, я бы смог вам раскрыть многие тайны. Научить многим премудростям…

— Увы, — ответил я с великим сожалением, но и тайной радостью. — Мне надо возвращаться в Зорр.

Он вылез из-за стола, огромный, широкий, массивный, все еще крепкий, как старый дуб, что стоит красиво и величественно до последнего часа.

— Подойдите вот к этому окну, юноша, — сказал он.

Я быстро осмотрелся. Дверей больше нет, это последняя из комнат, зато в стене три окна, два — обычные и привычные бойницы, железные прутья не позволят влезть даже крылатой собаке, а третье окно тщательно завешено плотной тканью. Над окном торчит грубо вбитый железный прут или вмурованный, не вбитый; на пруте тяжелый зимний плащ, полностью закрывая окно.

— Можно взглянуть? — спросил я.

— Вы удивительно догадливы, — ответил Альстаф.

Я снял плащ, тяжелый, как доспехи, покрутился, выискивая место, опустил на тот же сундук. Затем взялся за покрывало… руки мои дрогнули. Из широкого просторного окна хлынул оранжевый медовый свет. Даже запахло пчелиным воском, медом, травами. Окно занимает, как мне почудилось, едва ли не треть стены. Я настолько привык к узким окнам-бойницам, что сейчас ошалел, застыл. Окно даже огромнее, чем в моей прошлой квартире, вдвое больше, к тому же без рамы, без…

Я осторожно приблизился, вытянул руку. Ощущение было странным, пахнуло свежестью, словно брызнули спиртом или эфиром, что тут же испарился. Стекла не оказалось, да и откуда здесь стекло, но пальцы ощутили сопротивление, словно я в самом деле трогаю странное гибкое стекло, что слегка подается под моими пальцами, но тут же старается вежливо вернуть их на место, как порядочная леди, не давая мужским рукам соскользнуть ниже талии…

По ту сторону окна не дальние горы, как я ожидал, а почти такая же комната. В самой середине длинный стол, похожий на рабочий стол на большой кухне для разделки рыбы — добротный, на шести толстых дубовых ногах. Три толстые-претолстые книги в стопке. Четвертая раскрыта посредине, листы желтые, изъеденные, со следами капель воска. Три толстые свечи в массивных медных подсвечниках, больше похожих на пепельницы, человеческий череп… только крупноват, такие люди не бывают.

Я ощутил холодок вдоль спины. Череп смотрел на меня пустыми глазницами, но я чувствовал его взгляд, полный нечеловеческой злобы. Не муляж, настоящий череп. На дальней от меня стене окно, точно такое же, как это, а за ним во всю ширь — синий мир гор, синего воздуха, синих облаков. Даже солнце проглядывает через странные облака — голубоватое, будто подсвеченное цветными прожекторами. Я стоял в шаге от окна, руку же опустил, но придвинуться ближе страшился.

— Что это? — спросил я тихо. Астальф ответил уклончиво:

— Я думаю, что господь в своей неизреченной милости показывает нам, грешным, что есть еще дивные страны… Но раз уж вы не хватаетесь за крест, не шепчете молитвы и не осеняете себя крестным знамением… а заодно и меня и все здесь, то добавлю, что сие есть тайна, которую силюсь разгадать.

— Ибо она сделана людьми, — сказал я так же тихо. — Смею добавить, что для тех людей это не было тайной. И даже подвигом. Это было обычным и привычным делом…

Он слушал меня внимательно. Поймав мой взгляд, кивнул, молча указал на два завешенных зеркала. Я спросил почтительно: