Юлия Горишняя - Слепой боец

Если дарда идет к Морскому Коньку (так звали Гийт-Кун за очертания щедрые на прозвища северяне), тогда тоже может остановиться в Кайнумах по дороге, и такой дарде, конечно, обидно тащиться вдоль берега, где нужно все время вилять между скалами и островками, где нельзя и опасно торопиться и где вся ее знаменитая скорость ни к чему. Корабельщики могли решить, что им с их кораблем никакие преследователи не страшны.

Дарда. Тогда понятно, почему она уже почти впереди, а не «вперед-и-влево».

«Можете поворачивать», — услышала Рият.

Выйдя из шатра на корме галеры, она не без удивления поглядела на двух копьеносцев, замерших по обе стороны от полога. Кэммон Великий, какая помпа. «Сама кустодитор у меня на корабле». Здешний протектор, бедняга, чересчур мнительно относится к своему положению.

— Протектора ко мне, — приказала она.

Капитан головной галеры, поскольку кустодитор выставила его из его собственного шатра, вынужден был подыскивать сегодня себе на палубе более-менее благовидные занятия. Сейчас он восседал на стуле над люком на гребной палубе, наблюдая за тем, как гребцам раздают вино и по паре сухарей. Гребцы первого класса (которые получают не только порции куда жирней, но и надежду, что при гибели корабля их все-таки спасут, — хорошо обученные гребцы стоят дорого) толпились у него под ногами вокруг провиантора. Кроме вина, провиантор раздавал им сейчас еще и по куску мяса, гребцы второго и третьего класса ожидали у себя на скамьях, пока и им принесут порции. Похоже, пока все было мирно. Вино — такая уж вещь! — весьма помогает гребцам двигать веслами, когда дойдет до этого дело, но коли найдется из них кто-нибудь, кому цельный напиток ударит больше нужного по рассудку, из этого может выйти драка. Гребцы третьего класса охотно цепляются к гребцам второго класса, и те и другие всегда готовы объединиться, чтобы накинуться на гребцов первого класса, паршивых любимчиков судьбы.

— Госпожа зовет вас, — сказали капитану.

Рият упустила небольшое происшествие на «Бирглит» за время этого разговора, впрочем вполне неважное, поскольку касалось всего лишь эшвена. Дело в том, что — как всегда бывает, когда до встречи с добычей еще далеко, — люди, место которым на носу корабля, в доспехи облачаться не спешили. Вся эта груда кожи и металла, уже вынутая из сундуков, из-под пайолов, сложена была пока впереди мачты. А на борту Гэвиновой «змеи» была до сих пор одна из женщин с Певкины; она теперь была очень тихая и незаметная, с тех пор как прекратила реветь, и почти уже перестала вздрагивать при виде мужчин, проходящих рядом. И вот из-за нее-то доверенный раб бани Вилийаса и оказался в неправильном месте в неправильное время.

Признав в ней соотечественницу, он принялся ее расспрашивать, потому как она пробыла на этом корабле больше времени и может кое-что порассказать о том, какие здесь порядки. Но проку от этого было мало. Вопросы ей приходилось повторять раз по десять. Женщина то отвечала (односложно — если отвечала), то молчала, глядя вниз и вбок куда-то (и когда говорила, и когда нет) неопределенным взглядом, то поднималась и переходила на другое место. И оттого, что с каждым разом она уходила и избегала его слов все энергичнее, эшвен понял, что, если не оставить ее в покое и не дать ей возможности снова забиться в какую-нибудь дырку, стиснувшись в комочек, затворившись от всего мира, — ему вот-вот удастся-таки ее разговорить. Лишние сведения, а может быть, и союзница на корабле не помешают. Полупомешанная или полностью помешанная — это к делу не относится.

Женщина в очередной раз поднялась, не дослушав его (если она вообще слушала), и пошла между скамьями, не оглядываясь. На этот раз ее донесло аж до мачты. Эшвен обогнул мачту тоже, «Дубовый Борт» встряхнулся, переваливаясь с боку на бок, — раб, сухопутный человек, опять не удержался на месте, — и его повело вперед, к доспехам, что были там сложены. Право слово, сам по себе он вовсе не желал к ним приближаться. Эти вещи были слишком северными для него. Не было это вовсе нарочно рассчитанным представлением, совершенно не было. Да и зачем, для какой цели. И, однако же, одному из «людей носа корабля» это все совсем не понравилось.

— Эй, — сказал он, наклоняя голову набок. — Тебе тут что надо? — Поднялся, отвесил эшвену оплеуху, затем приподнял его и сопроводил ударом ногою под копчик такие вот слова: — Нечего любопытничать, не про твою честь.

И все это так деловито, спокойно и основательно, как если бы у себя дома учил уму-разуму собственного работника, который вздумал бы дурно обходиться с волами, дрыхнуть в сене вместо работы, дерзить, воровать или заниматься другими, подобными же рабским, занятиями.

Бани Вилийас, вынужденный смотреть на все это, и сам не заметил, как ноги поднесли его на несколько шагов поближе. Если бы на улицах столицы подобное самоуправство — избить чужого раба — позволил себе кто-то из высокомерной «партии царства» или, того хуже, — какой-нибудь дерзец, подвизающийся на побегушках у узурпаторов… и вообще-то — всего лишь десяток дней назад, — ничего особенного из этого и не вышло бы.

Вялый протест, зародившийся в оскорбленном бани, вылился бы в разговоре со знакомыми — из тех кругов, в каких он обыкновенно вращался в столице, — шуткою насчет оскорбителя, достаточно презрительной, чтобы удовлетворить самого бани Вилийаса, и исходящей от человека недостаточно заметного, чтобы сделаться популярной или опасной. А вот сейчас его чувствам мучительно захотелось стать более действенными, мучительно — потому что они не видели способов таковыми стать.

Все, что он мог, — это стоять там, где он стоял. И если это тоже неправильное место, пусть они ему помешают.

А вот женщина — та отшатнулась; а потом вдруг захохотала. Она хохотала, опираясь о мачту, и у нее был такой вид, как будто бы она не то сейчас проснулась, не то — заснула и смеется во сне.

— О-о-ох, — сказал Пади, сын Плешивого, которому она принадлежала. — Вот непогода, разорви селезенку, что за непогода.

Это было любимое ругательство их капитана, и потому — как-то постепенно и для самих людей «Дубового Борта» незаметно — «тке кужр, ахи сана тке кужр» стало звучать у них чаще, чем другие, не менее сочные словца.

Пади подошел к своей полонянке, положил руку ей на плечо, слегка встряхнув. Та сразу замолчала и стала смотреть на него, почему-то закусив губы.

— Иди, — сказал ей Пади. — Иди давай. Не понимаешь? Когда ты только выползла сюда, эх… Ступай вон туда, под лодку. Ступай к остальным.

Она, конечно, не понимала.

— Деши, давай я ее отведу, — сказал Пади. Тот кивнул.