Дженнифер Робертсон - Создатель меча

Я сидел на одеяле около костра, почесывал шрамы, пил, смотрел по сторонам и ждал Делилу.

Она занималась мерином. Снимала седло, растирала спину, мягко разговаривала с ним. Тянет время? Обманывает? Может быть. А может быть и нет. Дел знает, что делает и почему и не тратит время на что-было-бы-если-бы.

Я рассматривал ее: белый призрак в сиянии углей. Белое приведение среди черных деревьев. Белая-белая Делила. Туника, штаны, волосы. И изредка сверкает серебро. Шишки на поясе и нарукавниках. Две тяжелые фибулы на плаще, по одной на каждое плечо.

И витая рукоять меча, висящего диагонально за спиной.

Аиды, что же мне делать?

Аиды, что же мне не делать?

На оба вопроса ответов не было. Я сидел у костра и пил амнит, ожидая Делилу.

В конце концов она пришла. Притащив с собой кучу упряжи и одеяла, она наконец-то подошла к костру. Ко мне. И наконец-то я смог ответить.

— Нет, — мягко сказал я.

Она запнулась на полшага и застыла.

— Нет? — тупо переспросила она, явно не понимая о чем речь. Она думала о другом.

— Ты спрашивала, буду ли я танцевать с тобой. Я могу ответить тебе на Южном языке, на языке Пустыни, на Северном и даже на Высокогорном, — я криво улыбнулся. — Которое «нет» ты предпочитаешь? Которому ты больше поверишь?

Ее лицо стало белым как лед. И с него на меня смотрели огромные черные глаза.

Я излишне аккуратно поставил на землю флягу.

— А ты думала, что выдрессировала меня? Думала, что я упаду перед тобой брюхом вверх и сдамся, чтобы тебе опять стало хорошо?

Она стояла у костра, сжимая одеяла.

Я старался говорить ровно. Совершенно без эмоций, чтобы она поняла, каково это.

— Пока ты шла за мной, тебе ни разу не пришло в голову, что я могу отказаться. Ты пришла не спрашивать, не просить, а сообщить. «Потанцуй со мной, Песчаный Тигр. Войди в круг», — я медленно покачал головой. — Я признаю, что у тебя серьезные причины желать Аджани смерти. Я знаю что такое месть так же, или даже лучше чем кто-то другой. Но ты потеряла право ожидать от меня выполнения всех твоих желаний. Ты потеряла право даже просить.

Дел молчала очень долго. Слабый свет костра изрезал ее лицо резкими линиями, но никаких переживаний оно не выдало. Совсем никаких.

Я ждал. Круг учит терпению, терпению во многих ситуациях. Но никогда еще ожидание не было таким напряженным. Никогда еще я так не хотел, чтобы тишина закончилась. И никогда не испытывал такого страха, ожидая ответа. Я боялся узнать, каким будет ее решение.

— Ты хочешь, чтобы я уехала? — еле слышно спросила она.

Да. Нет. Не знаю.

Я сглотнул комок в горле.

— Ты была не права, — сказал я ей.

Дел сжимала одеяла.

— Не права, — мягко повторил я. — И пока ты это не поймешь, пока ты это не признаешь, я ничем не смогу помочь тебе. Я просто не хочу тебе помогать.

Она ответила сразу, не задумываясь. Это было объяснение и извинение, абсолютно бесполезное, потому что извиниться за такое невозможно.

— Я сделала это ради Калле…

— Ради себя.

— Ради моих близких…

— Ради себя.

Она сорвалась на крик:

— Ради чести, Тигр…

— Ради себя, Делила.

Полное имя заставило ее вздрогнуть. От резкого движения она поморщилась. Ее защита рушилась ряд за рядом: против боли, против правды, против меня. Последнее, подумал я, было для нее самым важным. Только это еще поддерживало ее.

— У каждого человека есть гордость, — сказал я. — Ты наплевала на мою. Поступишь ли ты также со своей?

Она смотрела на меня в полном изумлении.

— Я наплевала на твою гордость?

Я резко поднялся, забыв о боли, скручивавшей внутренности. За то, что я стащил ее с седла, поплатились мы оба.

— Аиды, Дел, ты что, совсем все забыла? Я был рабом половину моей жизни! Не невинной Северной девочкой, играющей с ножичками и мечами, которую обожала вся родня, а животным для работы. Чулой. Вещью. У меня не было имени, меня не считали человеком, я жил только для того, чтобы прислуживать другим… А что, ты думаешь, я делал по ночам в хиортах женщин?

Такого изумления на лице Дел я еще не видел, но меня это не остановило.

— Думаешь я всегда получал от этого удовольствие? Думаешь только мужчина может использовать женщину? — я откинул с глаз волосы. — Если для тебя это новость, Делила, я скажу — не всегда пользуются женщиной… и не только женщина может чувствовать себя грязной из-за того, что ею попользовались… Не только женщина.

Аиды, я не хотел все это говорить, или хотел, но не так резко. Но я все равно договорил до конца, потому что это нужно было сказать. Потому что все это должно было быть сказано, если мы собирались возродить хотя бы тень наших прежних дружеских отношений. Хотя бы в круге.

Я с трудом справился с голосом.

— Я завоевал свою свободу — и свое имя — вырвавшись из отчаяния и безнадежности, Дел. Покончил с жизнью, в которой я все время чувствовал боль, физическую и душевную… И ты решила забыть все это ради того, чтобы купить себе время. Значит вот кто я для тебя? Средство? Монета, на которую ты могла купить свою дочь? Товар для обмена? Это все, что что ты меня ставишь, Делила?

Она была так напряжена, что вздрагивала. Когда я закончил, короткими, резкими движениями она согнулась, опустила на землю одеяла и упряжь, ухватилась за рукоять своего меча двумя руками и вырвала его из ножен.

На момент, один ошеломляющий, жуткий момент, я подумал, что она собиралась убить меня. Что я зашел слишком далеко, хотя сказал только то, что нужно было сказать.

Но этот момент прошел. Дел баюкала Бореал, ласково прижав ее к груди. Она моргнула, прошептала что-то, затем медленно, преодолевая боль, опустилась на одно колено. Потом на другое.

Дел стояла передо мной на коленях на грязном снегу. Она положила Бореал на землю и обхватила руками грудь, сжав пальцы в кулаки. Поклон был таким глубоким, что Дел коснулась лбом клинка.

На секунду в напряженной тишине она застыла в такой позе, потом поднялась. Ее глаза смотрели на костер. В них была уверенность. Дел знала, что нужно. Ей и мне.

Отрывисто бросая слова, напряженно сглатывая, она заговорила на Северном. Это был диалект, которого я не знал, возможно рожденный Стаал-Уста и древними ритуалами, созданными чтобы сделать недоступной для чужаков тайну яватм. Такие приемы никогда не производили на меня впечатление — я предпочитал простую, понятную речь — но я даже не пошевелился, чтобы остановить ее. Пусть делает что хочет.

Наконец она замолчала. Снова поклонилась, выпрямилась, посмотрела на меня и повторила все на Южном, чтобы я мог понять.

Первые же слова потрясли меня до такой степени, что я тут же приказал ей остановиться.

Она помолчала, тяжело сглотнула и начала снова.