Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Я привыкла, что самые лучшие дороги — прямые, — недоумевала на остановках Галина, поедая очередную унылую стряпню. — Хорихалк. хо, Орри, ведь на такой, как наша, хорошую скорость не разовьёшь.

— Зато она вечная, — объяснял он. — Идёт, куда желает сама земля.

— Земля ведь неразумна. Или здесь поверье такое?

— Скорее присловье: «Ничто не случается против воли той, что внизу, и того, что вверху». Почва сложена изо всяких пород: слоистых и сыпучих, твёрдых и мягких. Когда много людей шествует по земле, они выбирают устойчивость. Где песок не течёт, глина не раскисает, камень не крошится в пыль. Так рождается древний путь. Он не выветривается, его мало заносит снегом, и трава не выбегает на него вперёд путника. Можно укрепить его, но не дело спрямлять.

— Настоящая сказка или притча, как в моей книжке.

— Такие рассказывают сёстры Великой Матери Энунну в Скондии.

— Ты был там?

— У человека нет крыльев, у слова — есть, — ответил Орри уклончиво. Или, напротив, очень прямо — куда прямее самой дороги. В смысле — не дело тебе пытать меня о смыслах да придираться к их точности, моя сэнья. Не такое твоё положение, так что на будущее учти.

Домыслы. Ничего помимо домыслов…

«А придём к морю — что мне в море? И что ему до меня?»

Приехали они в тот запомнившийся день в один из небольших речных портов, куда могли заходить морские суда с низкой осадкой и выдвижным килем — наподобие скандинавских. Таверны здесь были не чета прежним: грязноватые и бойкие, не в один-полтора, но в три и даже четыре этажа, с флигелями и службами. К одной из таких они причалили. На первом ярусе здесь были конюшни и отхожие места для простой публики; лестницы, куда вел отдельный вход, вели на второй ярус помещений, где находились кухня и столовый зал. Прислуга размещалась этажом выше и круглые сутки дышала низлежащими запахами, как прельстительными, так и зловонными. Солидные гости имели честь карабкаться по двум довольно крутым лестницам под самую крышу, где их как следует продувало свежим воздухом. Лестничные площадки запирались на ночь цепями, от огромных каминов второго этажа в коридор и спальные номера поднимались широченные трубы, создавая довольно тёплую атмосферу и постоянную опасность пожара.

Сюда Орихалхо вместе с коридорным притащили вместе с Галиной один из её сундуков — она собиралась провести день-другой, отбирая годные вещи. Тратиться на сезонную одежду посреди цветущего лета пока не хотелось: климат от близости моря портится, но это ведь не может быть таким тотальным. Ветер повернёт или как-нибудь ещё.

А поскольку возиться с дамскими принадлежностями казалось её компаньону совсем пустым занятием, он доложился, что пойдёт осмотрится. Так Орри поступал постоянно и, безусловно, для пользы дела. В самом деле: нет его — нет и опасности, утешила себя Галина. Совершенный воин — не стражник. Не конвоир.

Галина с трудом освободила сундук от холстины. Сразу вынула и отложила в сторону пару плащей, подбитых росомахой, расшитый стёганый колет с небольшими «крылышками» вместо не положенных ему рукавов, и шаль, по словам купцов, новомодную. Такие длинные покрывала из тончайшей расписной шерсти принято было накидывать поверх узких, до полу, «флёр-тюник» из сложенной вдвое прозрачной кисеи, или перехватывать эти платья под грудью. Тратиться на сами эти туники показалось отцу неразумным: труба из ткани, больше и нет ничего. Вот если ты сама, доча, выменяешь…

А вот над мужскими вещами стоило бы задуматься, к чему они вообще. Хотя ведь надеялась на что-то, когда паковала и волокла за собой…

Тем временем наступил уже полный вечер. Слуга, предварительно постучавшись в приоткрытую дверь, принёс вечерять на двоих и горящий канделябр с тремя рожками. Галина кое-как поклевала еду, накрыла остальное свободными тарелками, погасила свечи и решила ненадолго прилечь: так платяной пыли надышалась, что и пища в горло не лезет.

Сколько прошло времени, она не знала. Проснулась с чувством, что вчерне уже выспалась. Отворила дверь — её морянина не было. Когда он предполагал, что сэнья спит, то никогда не стучал: просто ложился снаружи. И никаких её протестов по сему поводу не принимал.

Снизу доносился шум, довольно-таки жизнерадостный, и запахи, куда более ядрёные, чем от их собственного ужина. Всё — на фоне смутно знакомой мелодии.

«Поищу там Орри и заодно поем, что ли. Живу при нём, как при коммунизме: никаких самостоятельных товарно-денежных отношений».

Почистилась: чёрный верх куда ни шло, а вот белый батист, что сквозил в промежутках между пуговиц, стал «цвета королевы Изабеллы», то есть неприятно пожелтел. Сунула в поясной кошель рядом с малой расчёской и носовым платком пару больших серебряных монет. Только полный дурень расплачивается в корчме золотом, кто его имеет, тот вообще платит через своего банкира или живёт в кредит, учил папочка-покойник. А вот носить столовый прибор с собой он вовсе не учил — само на ум вскочило.

Комбинация «вилка-ложка-тесак» с внутренней пружиной на три такта, шероховатой костяной рукоятью длиной в полторы ладони (чтобы и нажимать было легко, и ухватиться понизу) и толщиной в половину запястья тяжело укладывалась в руку и не так уж прилично — за корсаж, но нехило успокаивала.

Цепи на лестнице, похоже, не успели натянуть, да пролезть под ними или поверх — чепуха. Галина скользнула вдоль дверей, спустилась по ступеням до поворота и уже с площадки глянула под высокую арку зала.

У входа собралась явно мужская компания: половину обзора загораживали многоярусные юбки тех вечных девиц, что носят на рукаве платья кружок из контрастной ткани и подчиняются одной на всех мамке. Из разметавшихся лент и оборок выглядывали ноги в куда большем количестве, чем подразумевалось конкретной ситуацией: отчасти в рейтузах, в большой части голые, длинные и хорошо запутанные. Въедливо пахло бараниной, вымоченной в уксусе, спиртным, мочой и пачулями. Сквозь хихиканье и сладострастные стоны едва пробивалась струнная мелодия, изумительно нежная и простая. Негромкий, воистину полётный голос пел, чётко рисуя слова старинного рондо:

«Танцуешь ты под музыку дождя,Читая ноты с изумрудного листа,Сердец мужских и плоти не щадя:Ведь ты — одна сплошная красота.

Весь свет насквозь проехав и пройдя,Весною влажной я в сии пришёл места,Чтоб слушать капель звон о гладь прудаИ рондо петь, в твои глаза летя:Ведь ты — одна сплошная красота».

Самого музыканта видно не было. Повинуясь безотчётному притяжению, Галина прошла оставшиеся ступени и остановилась в стороне от арочного проёма — так, чтобы с перепоя было не сразу заметить. До вышибал здешние, похоже, не додумались — так невинны.