Елена Федина - Наследник

— Если костюмы моего хозяина в порядке, мне разрешается напиться хоть до поросячьего визга, — ответил он.

— Тогда иди сюда.

— А вам не кажется, что вы нарушаете субординацию?

— Ну, ты наглец!

Я пил впервые за две недели. В присутствии короля об этом и речи не было. Я пил, но легче мне не становилось.

— Вам не следует напиваться перед приемом, — заметил Сетвин, откупоривая новую бутылку алонского.

— Ты мне не нравишься, — сказал я не без удовольствия, — не нравишься, понял? Прекрати советовать то, что я и без тебя знаю.

— Не сомневаюсь, что у вас скоро будут более достойные собутыльники, — усмехнулся он.

— Ошибаешься. Я пью только с Джоло, но его здесь нет. А сегодня, сегодня не считается… запомни это.

— Конечно. И то, что я вам скажу — тоже не считается.

— И что ты мне скажешь?

— То, что никто вам не скажет. Хотя все будут думать.

— Ну, так говори.

Сетвин откинулся на спинку стула и устало посмотрел на меня тусклыми серыми глазами. Он был совершенно трезв.

— Не торопитесь считать себя наследником, ваше высочество. Возможно, тогда у вас будет шанс остаться живым. Впрочем, это маловероятно.

У меня как-то сразу вылетело из головы, что он гардеробщик.

— Так, значит, я не наследник?

— Вас будут так называть. Но это лицемерие.

— Кто же я, по-твоему?

— Вы почти что труп. И мне вас почему-то жаль.

Он был старше меня, но не намного. А говорил со мной как старик с молокососом.

— Договаривай, — сказал я мрачно, — если уж начал, так доводи до конца.

— Вам не достаточно?

— Кто мой враг? Кому я перешел дорогу?

— Герцог Навский. Он младший брат короля. И его сын, королевский племянник, и его дочь, и вся его родня… Но это общеизвестно. Это лежит на поверхности.

— А на самом деле?

— А на самом деле они даже не подумают шевелиться, чтобы тебя убрать. Можешь не сомневаться.

— Кто же мой настоящий враг?

— Ты сам.

Он навел такую тень на плетень, что становилось не по себе.

— Очень умная мысль, — усмехнулся я, — а главное — оригинальная! Человек всегда сам себе враг!.. Глупец, ты думаешь, меня сгубят мои пороки? Так у меня их нет!

— Ну что ж… тогда тебя сгубят твои достоинства.

— У меня их тоже нет, — пробурчал я.

— Тогда, чем черт не шутит, ты будешь королем. Но я тебе ничего не говорил. Ничего! Сегодня не считается!

И я вдруг понял, что он сам боится.

На мне был камзол из тифонской парчи, я стоял справа от трона и блестел как та утонченная посуда. Волосы мои были завиты и уложены, лицо выбрито, на руках белые перчатки. Внизу подо мной был зал с длинными роскошными столами и не менее роскошной толпой придворных, которая глазела на меня как на разукрашенную куклу.

Никого мое присутствие рядом с королем не удивило, слухи по дворцу расходятся быстро. Король встал, прошелся взад-вперед, поднял руку, чтобы все смолкли, и сказал то, от чего мне до сих пор неудобно.

Он сказал, что я его сын и наследник, и не поскупился приписать мне массу достоинств, которых у меня никогда не было. Мне давно казалось, что он, как влюбленная барышня, меня идеализирует, принимая желаемое за действительное, и теперь я в этом убедился. Я с тоской вспоминал Эску, которая любила меня, даже не подозревая о таком букете достоинств, которые мне тут приписали.

Женщины были хороши, некоторые даже очень, но ни одна из них не шла с ней ни в какое сравнение. Не те у них были походки, не те голоса, и в глазах было не то, такие далекие, чужие, непонятные и ничего не понимающие женщины…

Мне поставили трон рядом с троном отца. Я сидел на нем, испытывая страшное неудобство от своего вида и от своего положения, а мимо проходили те, кому выпала честь быть лично представленными наследнику престола.

Первым, как ни странно, был Советник Мьекорм Мезиа, тот, что так величаво и добродушно приветствовал меня в коридоре. Тогда он не знал, кто я такой. Теперь он улыбался по-другому. Нехорошо улыбался, как злейшему врагу.

— Отвратительный тип, — шепнул мне отец на ухо, — но умен. Приходится терпеть его вместе со всем его борделем.

Я видел, как Мезиа со сладкой улыбкой подошел к тому красивому пажу, что учил меня держать вилку с ножом, и что-то ему сообщил. Мальчишка дерзко рассмеялся. И ему это сошло.

Мне показалось, что король доволен этой сценой.

— Кто это смеет хохотать над Советником? — спросил я.

— Альфин. Не правда ли, хорош?..

— Жаль, что не женщина.

— Советник не любит женщин, — усмехнулся король.

— Так это его любимчик? — фыркнул я разочарованно, мне казалось, что здесь была тайна поинтересней.

— Ну, уж нет, — сказал король, — Альфин — слишком лакомый кусок для него.

Он сделал знак рукой, и юный красавец уверенно и самодовольно приблизился к трону прежде, чем племянник короля и его царственнородная сестрица. Этот любимчик улыбался, мне казалось, он готов был посмеяться над любым, кто не так везуч и не так хорош, как он сам. Живые карие глазки сощурились, глядя на меня, одна бровь забавно приподнялась.

— Ваше величество, я уже знаком с вашим сыном, — заявил он весело, — правда, я принял его за…

— Меня не интересует, за кого ты его принял, — строго перебил его король, — меня больше волнует, за кого он принимает тебя.

Я подумал, что приобрел еще одного врага, красивого, ироничного и самоуверенного, у которого наверняка масса поклонников и покровителей, в том числе и Советник Мезиа. Ничего хорошего это не сулило.

Мальчишка продолжал улыбаться, но он прекрасно понял, что король не шутит. Он отвесил мне глубокий поклон и спросил, позволю ли я поцеловать свою царственную руку. Я позволил. Его губы обожгли меня даже сквозь перчатку.

Следующим потенциальным врагом был Эсхильо Навский, которому я буквально перешел дорогу. Он мог бы стать принцем, а потом и королем, не объявись внезапно какой-то наследник. Я почти ничего не слышал о нем, служа в охране, только то, что сыночек герцога обитает в столице и тянет из отца денежки.

Опасным он мне не показался. Скорее ленивым и сытым. И равнодушным ко всему, кроме удовольствий. Он был молод, слегка упитан, со вкусом одет, держался с достоинством, но так устало, как будто за плечами у него долгая, трудная жизнь.

Эсхильо сказал что-то длинное и учтивое, соблюдая этикет и прекрасно владея этим искусством, но я им не владел, да и представить не мог, что кого-то могло осчастливить мое присутствие, поэтому просто промолчал.

Потом была его сестра Норелла, особа, весьма некрасивая, но так тщательно накрашенная и так прекрасно одетая, что выглядела ослепительно. Я был восхищен не столько ею, сколько ее искусством скрывать свои недостатки. И свои мысли. Норелла сдержанно произнесла какую-то светскую любезность и ушла, даже не взглянув на меня, как следует, хотя я рассматривал ее в упор.