Елена Федина - Наследник

— Ты — наследник престола, — повторил барон, не заметив во мне признаков радости и решив, видимо, что до меня не дошло.

У меня же было чувство, что я стал героем нелепой трагикомедии, которая мне уже надоела.

— Почему же, черт возьми, вы сидите в моем присутствии? — спросил я раздраженно.

— Потому что я король, — ответил он усмехаясь.

И тогда мне почему-то стало жутко.

Я лихорадочно вспоминал всё, что о нем слышал. Ничего определенного, кроме того, что он бывает жесток с теми, кого невзлюбил, и власти у него для этого предостаточно. Но это недостаток всех королей, мало-мальски прочно сидящих на троне. В народе говорили, что он строг, но справедлив. Его не презирали, как Эриха Третьего, и не боготворили, как Эриха Второго. Его не любили, но уважали и побаивались.

Вообще-то было даже интересно видеть человека, наделенного такой огромной властью, и убедиться, что у него такие же руки и ноги как у простых смертных, такие же морщины на лице, такие же мешки под глазами, и залысины на лбу, отчего лоб кажется несоразмерно большим. Он и одет был не по рангу скромно, я встречал вельмож куда более роскошных.

Я долго пялился на него, пока не додумался извиниться.

— Ничего-ничего, — сказал он, — ты прав, мой мальчик, никто не смеет сидеть в твоем присутствии. Кроме меня, конечно.

— Вы уверены, что не ошиблись, ваше величество? Взгляните на меня. Разве мы похожи хоть немного?

— Внутреннее сходство гораздо важнее внешнего.

Где он увидел это сходство, для меня было такой же загадкой, как и всё остальное. Сыновние чувства во мне не проснулись. Он был слишком далек и слишком недоступен. Он был королем Лесовии, а я его подданным, кем бы он меня ни называл.

— Мы сегодня же уезжаем, — сказал король, — дело в том, что я тут как бы неофициально, даже не под своим именем… кроме барона никто об этом не знает, поэтому я не могу сейчас объявить тебя наследником. Но как только мы приедем в Трир…

Я его почти не слушал. Я с тоской осознавал, что мне придется покинуть этот город, в который только что вернулся, где я родился и вырос, где живут мои друзья и женщина, которая мне дороже всех на свете, и где разгуливает убийца моей матери!

— Могу я отлучиться по своим делам, ваше величество?

— Твои дела теперь — дела государственные. Ты себе не принадлежишь, мой мальчик.

— Я понял. И именно об этом хочу предупредить свою приемную сестру.

— Ни в коем случае!

— Но почему?

— Кристиан Дерта умер. Его нет. Есть наследник престола, у которого должна быть совсем другая биография. Мои Советники сочинят ее, как только мы приедем.

Меня всё больше заполняла та самая жуть.

— Ей сказали, что я умер?

— Разумеется.

Через неделю небольшой конный отряд, состоящий из короля, его сына и его немногочисленной охраны, галопом въехал в Трир через Южные ворота.

Дворец меня не поразил, я уже видел дворцы герцога Навского и Алонского, я бывал в Озерии и даже попал однажды в Дельфиний Остров. Все эти огромные роскошные муравейники напоминали друг друга. В подвале и на первом этаже размещались хозяйственные помещения и слуги, на втором этаже, куда обычно вела широкая парадная лестница, располагался сам хозяин и его приближенные, на третьем — Советники и их приближенные, выше и во флигелях размещались апартаменты для придворных и гостей. Каждый этаж жил своей автономной, поначалу незаметной, но очень напряженной жизнью.

Во дворце нас не встречали, король любил заставать всех врасплох, ибо тогда, как он говорил, яснее была видна природа человеческая. Людей он тихо и снисходительно презирал за их слабости и склонности ко всяким излишествам. У него же самого никаких слабостей не было, по крайней мере, я за всю неделю путешествия и тесного общения с ним их не заметил.

Во дворце на меня никто не обратил внимания, все засуетились: и прислуга, и придворные, стараясь угодить так внезапно прибывшему королю. Атмосфера лени, праздности и веселья, которая была мне знакома по дворцам герцогов, быстро сменялась деловой рабочей обстановкой. Исчезли музыканты, пропали бутылки и фужеры за каждой занавеской, разбежались целующиеся парочки по углам, приобрели благопристойность наряды дам, и кавалеры начали ходить ровно, а не вихляя от стены к стене. Дворец посерьезнел и помрачнел как с похмелья. Король был раздосадован, хотя ничего другого и не ожидал.

— Не хотелось бы с тобой расставаться даже на час, — вздохнул он обреченно, когда мы прошли в его покои, — ты единственный, кого мне приятно видеть в этом вертепе… но ничего не поделаешь, надо привести себя в порядок с дороги, и дела, дела…

Он выглядел очень усталым. В лесу он мне казался гораздо моложе и, скажем, здоровее. Дворец как будто сразу придавил его и обескрылил.

— Скоро я помогу тебе в твоих делах, — сказал я убежденно.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся он, — иди вымойся и переоденься. А вечером я тебя представлю всем этим дармоедам.

Слуги, которых он мне выделил, оказались расторопными. Пока я раздевался, с меня сняли мерки, пока я мылся, на меня уже сшили (или перешили) парадный костюм, пока я дремал в кресле, меня побрили и подстригли по последней моде…

Уже через два часа я мало чем отличался от придворных и спокойно разгуливал по дворцу, не привлекая к себе внимания. Посмотреть было на что: потолки, фрески, гобелены, статуи в нишах… даже полы были произведениями искусства. Я думал о превратностях судьбы и об Эске, которой никогда этого великолепия не увидеть, по крайней мере, до тех пор, пока я сам не стану королем. Я не испытывал ни радости, ни удивления… меня угнетала всё та же тоска и тихое раздражение на свое полное несоответствие тому, что меня окружало.

Третий этаж показался мне самым строгим из всех. Здесь было как-то особенно тихо и торжественно. Я еще не знал, что попал в царство Старшего Советника Мьекорма Мезиа, самого странного человека из тех, кого мне доведется повстречать. Зато на четвертом этаже было весело, из-за закрытых дверей доносилось сладкоголосое пение, суетилась прислуга, пробегали мимо яркие как бабочки фрейлины…

В большом зеркальном зале с малиновыми занавесками на окнах стоял полумесяцем сервированный к обеду стол. На ослепительно-белой, шитой золотом скатерти, красовалась посуда, которую страшно было взять в руки, казалось, она сейчас рассыплется как тонкая льдинка. Глядя на эту посуду, я особо остро ощутил свою чужеродность всему этому великолепию, этой праздности и утонченности. В своем наряде я чувствовал себя как шут в колпаке с бубенчиками.