Тамара Воронина - Игры богов

Целость кандалов проверяли два раза в день – утром и вечером. Однажды обнаружили подпил и тут же, не рассусоливая, отвели пару на обочину дороги да и снесли им головы мечами без лишней жестокости. Мечтать о побеге сразу расхотелось. Да и мечты были несерьезными. Не удастся. Охранников было много, были они серьезно вооружены, в том числе и многозарядными арбалетами, и дальнобойными луками, да и собачки рядом с хартингами бежали серьезные, без нужды даже не лаяли, но Март как-то и не сомневался, что такой песик догонит и горло перервет без затей.

Зато никого не били, даже отставших, подгоняли, а один офицер на полдороге выстроил каторжников в три шеренги и объяснил, что больных и хилых никто не стал бы приговаривать к работам в каменоломне, так что лучше не прикидываться. Если кто ноги все ж сбивал, мазь давали и обмотками пользоваться учили. Все справедливо, и от этом справедливости становилось особенно тошно. Получалось, что врага и ненавидеть-то не за что. Никаких жестокостей они не творили. Разве просто повесить – это жестоко? Вот именно.

Раз в неделю их брил ловкий цирюльник. То есть брили каждый день полтора десятка человек, а было их около сотни, вот и получалось, что раз в неделю. Три раза водили в баню, для чего даже задержались в одном городишке, и Март увидел наконец последствия войны: испуганных бледных женщин, непривычно тихих ребятишек и очень, очень мало мужчин. Попался бы король Бертин, сам бы морду набил.

Впрочем, король-то чем особенно виноват? Защищал свое королевство, вряд ли уж народ, но себя, свои владения. Кто ж знал, что хартинги такие… справедливые. Порядок поддерживают среди каторжников теми де способами, что и в тюрьме: драчунов порют, беглецов казнят. Драк почти и не было. На каторгу шли бывшие солдаты, привычные к дисциплине. Наверное, навешались уже хартинги, поняли, что не стоит выводить мужское население под корень, кто ж работать-то станет – бабы с детишками? Достаточно уж наказали…

Пригнали их в каменоломню, огромный карьер, где открытым способом добывали железную руду. Это ничего. Ли говорил, что есть рудники, где добывают для каких-то нужд ядовитые минералы, там никто больше пары лет не выдерживает, и если, скажем, разбойнику заменяют смертную казнь такими рудниками, радоваться не стоит. Поселили в бараках, прочных, не щелястых. Леса вокруг было много, так что бараки даже отапливались, хотя и не особенно жарко, но поверх одеяла не возбранялось и курткой укрываться. А они с Ли уже привыкли спать, прижавшись друг к другу и укрываясь обоими одеялами. Имелась тут и столовая, куда гоняли перед сменой и после смены, и раз в неделю положена была баня, и все было так четко, что организованность хартингов вызывала невольное уважение. Кормили однообразно, но сытно, ничего не скажешь, густющий овощной суп, каша с постным маслом, раз в неделю – рыбина жареная, в воскресенье пряник и кружка эля, чай сладкий можно было даже в бараке делать – кружки имелись и чайник, а клейкую сладкую жижу выдавали целыми банками, тоже всему бараку на неделю хватало. И выжить три года нетрудно.

Несмотря ни на какую дисциплину, здесь были и свои порядки. Каторжные. Отсутствие женщин заменялось присутствием мужчин, принуждаемых к женским функциям, как правило, это были молоденькие и симпатичные мальчики. Старший барака возмечтал было приспособить для этих целей и синеглазого Марта, и красавца Ли, и подпевалы его помочь хотели, да не вышло, лучше уж лишний раз плетей получить, чем зад свой подставлять извращенцам. Дрались Ли и Март отчаянно, насмерть, и едва только старший понял, что именно насмерть, то сразу и отступился. Поутру всех, на чьих физиономиях обнаружились синяки, а на костяшках пальцев ссадины, выпороли показательно, но так, чтоб работать могли, но вот за это на вновь прибывших никто и не обиделся.

В бараке помещалось сорок человек, и очень здорово, что подобных Уилу не было. То есть, конечно, всяко случалось, особенно ночами, как и всегда при скученности народу. Отхожее ведро стояло у самой двери, было большим (по двое выносили) и плотно закрывалось, так что каких-то невыносимых запахов не было. Регулярно проверяли на вшивость, если у одного обнаруживали весь барак гнали в баню, мазали вонючкой и заставляли долго отмываться, но голов не брили. Март уже основательно оброс, волосы опять курчавиться начали, да и острые уши Ли выглядели не так уж вызывающе.

Жить было можно. Ли вернулся к своей игре в эльфа, нес разные небылицы типа непроизносимого имени, диких эльфийских обычаев, если особенно приставали, но случалось это нечасто. Умел он держаться так, словно окружен очень колючей изгородью, внутрь которой допускался только Март. Март все размышлял об относительности счастья и пришел к твердому выводу: главное счастье – что их не разлучили. А вместе все выдержать можно.

В карьере те, что посильнее, откалывали куски породы тяжелыми кирками, те, что послабее, возили эту породу в удобных устойчивых тачках, надсмотрщики прохаживались, следили, чтоб работали честно, порой и кнуты использовали, но не без нужды. И совершенно не боялись. Покушение на надсмотрщика означало наказание не только для покушавшегося, но и на тех, что был рядом и не вмешался. Виновного запарывали до смерти, остальных так, чтоб через пару дней могли к работе вернуться.

Тех, кто был при Сторше, в лагере не имелось. Похоже было, что и правда всех перевешали. Там и всех-то мало оставалось, больше ведь прямо на поле и полегли. Марта и Ли, конечно, расспрашивали о последней битве, и вдруг Март обнаружил, что рассказать-то ничего и не может. Что рассказывать? Как мечом махал, шитом отбивался, а потом окованный прочным металлом щит вдребезги разлетелся он удара двуручником и другого щита Март не подобрал, потому что в левой руке и перышка бы не удержал после того удара? Как не видел вокруг ничего и никого, кроме бурых доспехов хартингов и крушил эти доспехи, пока мог, не ради королевства, не ради жалованья, которого все равно второй месяц не платили, но ради собственной жизни и жизни Ли? Как прикрывал спину Ли, а Ли прикрывал его спину, и друг друга они тоже не видели, но чувствовали? Как брызгала в лицо горячая кровь, и неясно – и неважно! – было, друзей это кровь или врагов? Разве думал он тогда о чем-то, разве замечал, чьи части вперед шли, чьи отступали, где был лорд Уэс, а где лорд Фрам, почему лучники ну сумели не то что остановить, но даже и задержать лавину хартингов? Если в краткие перерывы, когда их все же отводили чуть-чуть назад, чтоб дать передохнуть, он просто в изнеможении валился на землю, только оглянувшись, рядом Ли или нет, и мгновенно засыпал, и час этого сна казался почти раем? Что может рассказать о решающей битве обыкновенный наемник, если даже ему ясно было, что этот последний бой, беспощадный, бессмысленный, кровавый, уже ничего не решает? Март и сам удивился, поняв, что никаких воспоминаний у него не осталось. Боль в измученных непосильной работой мышцах, головокружение от переутомления и даже никакого желания выжить. Некогда было что-то желать.