Анджей Ваевский - Тринадцатая стихия

– И ты считаешь, что поступаешь правильно, когда вот так убиваешь животных?

– Конечно. Это закон природы, я просто следую ему. Всякий зверь убивает ради пищи. Кто-то убивает траву и плоды, кто-то рыбу и птиц, а кто-то и зверей.

– Но ты же… – Тари запнулась, так не договорив.

– Не зверь? Да нет же, зверь. Я волк, и моя святая обязанность – убивать слабых, оставляя жизнь сильным, чтобы они смогли дать сильное потомство. Это баран был настолько глуп, что позволил сопернику загнать себя на край утеса. Зачем нам глупые бараны? У них и молоко будет глупое, – рассмеялся сумеречник, и девушка вдруг начала понимать, что он всё-таки прав. Опять прав.

– Зверь.

– Угу. А в твоих краях разве нет охотников, они зверей не убивают, и вы мясо не едите? – внезапно озадачил вопросом девушку друид. К такому повороту разговора она была явно не готова. И призадумалась. Были у них охотники, и мясо они тоже ели. Просто она никогда не размышляла о том, как появляется это самое мясо на их столах. Не считала важным. Потому и огрызнулась:

– Откуда ты такой умный взялся только?

– Да оттуда, откуда и все. Просто прожил много, много видел. И при этом – жив до сих пор, – Аш откровенно смеялся над девушкой.

Жаркое из барана было вкусным, и Тари больше не задавала глупых вопросов, понимая, что ее опять высмеют. Всё, о чем говорил друид, было закономерным и принималось эльфами как нечто само собой разумеющееся. Они отрицали лишь вид охоты ради удовольствия, когда зверей уничтожали бездумно, не ради еды. Таких «охотников» эльфы карали безжалостно, и что-то подсказывало девушке, что так происходило во всех мирах. И в каждом дети лесов следили за тем, чтобы равновесие не нарушалось.

– А есть миры, в которых нет эльфов? – неожиданно спросила Тари.

– Наверное. Хотя не наверное, точно есть. Я видел выходцев из таких миров, где о нашей расе слыхом не слыхивали. И тех, в чьих мирах мы остались лишь в легендах.

– А кто же там оберегает леса, поддерживает равновесие?

– Хотел бы я это знать. Иногда мне кажется, что миры, в которых никто не держит равновесие, – неправильные. И обречены на самоуничтожение.

– Это как-то… слишком неправильно. Как же без лесов? В ответ Аш лишь пожал плечами: он и сам этого не понимал.

Весенняя звонкая капель весело барабанила по подтаявшему насту, растапливая иней на ветвях. Солнце улыбалось. Улыбалась и Тари, присев на корточки и рассматривая робкий подснежник. Зимние холода отступили, лес просыпался на глазах, засвечивая редкие проталины первыми цветами.

– Нравится? – спросил Аш, склоняясь над улыбающейся девушкой.

– Ага.

– Тогда держи, – и не успела Тари опомниться, как хоровод светлых искорок спустился ей на голову венком подснежников.

– Ой, – только и смогла ответить эльфийка, осторожно ощупывая живое украшение.

– А так нравится?

– Ага… но они же завянут, не надо было.

– Эти не завянут, – рассмеялся друид.

Снег давно сошел, и Аш снова начал петь по ночам, сидя на просохшей крыше, обнимая свою медовую девочку, как он привык называть Тари. Ей нравились эти ночи, и песни ей нравились. И даже иногда забывалось, кто обнимает ее плечи и кто поет эти красивые песни. Иногда она брала в руки лютню и тихонько подыгрывала, осторожно касаясь струн, чтобы случайно не испортить чарующую мелодию голоса эльфа.

Эта ночь была обычной – и всё же не такой, как все. Молодой месяц не затмевал своим светом звездных россыпей. Таких далеких и чужих звезд, к которым Тари почти привыкла за столько месяцев в этом мире. Только Аш сегодня был не таким, как всегда. Притихшим. Эльфийка даже удивилась, когда в ночной тиши зазвенел его серебряный голос.

Услышь шепот мой,Разбей тишину одиночества,Почувствуй на губах мерцанье звезд.

Рассветной росой,Древним пророчеством,Ступи осторожно на мост.

Дорогой слезы,Нежным цветом подснежника,Танцуй же со мной на краю.

Последней грозыЛетним сном безмятежнымУслышь шепот мой – я люблю.

Мед губ твоих,Пшеничное марево кос,Изумрудный обман твоих глаз.

Ресниц золотыхДрожанье от слез,Скажи, что возможно для нас.

Нестройные, непривычные строки песни гулкими ударами сердца отзывались в груди Тари. Эта песня, такая неправильная, была слишком непохожа на те, что Аш пел раньше.

– Почему? – шепотом спросила девушка, не понимая сама, из-за чего выбрала именно этот вопрос. Что-то неправильное происходило, что-то необратимое. И от этого становилось больно. Аш поднялся во весь рост и, осторожно удерживая за плечи, помог подняться Тари.

– Потому что я люблю тебя.

Эльфийка вздрогнула и подняла взгляд, всматриваясь в глаза сумеречника. Непривычно-серые глаза. Невозможно-грустные.

Она понимала, действительно понимала: он только что произнес приговор. Не ей, себе. Но разве дело в том, что слова сказаны вслух? И всё же ей было бы легче, проще, если бы она их никогда не слышала. От него. Легче ненавидеть. Он стоял совершенно беззащитный, такой непривычный и чужой, без насмешек, без дикого звериного взгляда. Почему его глаза стали серыми? Она молчала, так ничего и, не сказав в ответ. Лишь спрятала лицо на его груди. Чтобы больше не видеть этих глаз, не видеть того, что читала в них. Защититься от него, от этого взгляда. Потому что на него она могла ответить.

– А если она сорвется, ответит ему взаимностью? – Время, Саз.

– Тогда он станет непробиваемой скалой, – Огонь, Рин.

– Не сорвется, у меня не сорвется, – Воздух, Риз.

– Да уж, ты сплел хорошую иллюзию, – Земля, Тар.

– Угу, он у нас мастер на такие штуки, – Сущность, Кир.

– Мастер лжи, – Вода, Син.

– И всё-таки, что скажет ифирин? – Свет, Йей.

– Ты только о нем и беспокоишься, – Металл, Тил.

– Мы все о нем беспокоимся, – Вероятность, Сел.

– Ага, особенно Риз, – Молния, Зар.

– Он только о себе волнуется, – Путь, Арк.

– Нет, всё же мы что-то упустили, – Итог, Йут. Но его опять никто не услышал.

Острые, как лезвия, когти рвали ее на части, клыки впивались в тело, высасывая кровь. Она кричала, надрывая голосовые связки, но ни единый звук не прозвучал. Тогда она начала задыхаться, продираясь сквозь липкий туман, пытаясь убежать от этих когтей и клыков, от оглушающего рева. Поскользнулась, упала. И падение стало бесконечным, пропасть затягивала ее, омерзительные рожи корчились в ядовитом смехе по стенам. Склизкие руки тянулись к ней прямо из этих стен. Она снова закричала.