Майкл Муркок - Вечный герой

Не уверен, впрочем, что у меня была возможность выбирать: она меня совершенно околдовала. Вскоре я уже был готов принять любые условия игры.

Мы проводили вместе все свободное время, которое я мог уделить ей, а не военачальникам и не собственной военной подготовке. Мы прогуливались рука об руку по бесчисленным крытым балконам и галереям Дворца Десяти Тысяч Окон, опутывавшим его, словно ползучее растение, от фундамента до крыши; в галереях было множество цветущих растений, декоративных кустарников, множество птиц — в клетках и на воле, — которые щебетали в листве могучих побегов дикого винограда, покрывавших стены дворца. Я узнал, что и затея поселить на галереях птиц тоже принадлежала королю Ригеносу: он хотел сделать свои висячие сады еще прекраснее.

Но все это он сделал еще до того, как элдрены пошли на людей войной.

Медленно приближался тот день, когда военные корабли должны были соединиться в один мощный флот и отбыть к берегам того далекого континента, которым правили элдрены. Прежде я только и мечтал, как бы поскорее сойтись с ними в бою, однако теперь мне все меньше хотелось уезжать, ибо это означало расставание с Иолиндой, а моя страсть к ней, как и моя любовь, росли с каждым днем.

Хотя я уже понимал, что человеческое общество день ото дня становится все менее открытым, все более опутанным неприятными и никому не нужными запретами и ограничениями, но знал тем не менее, что для любовников не считается позорным делить одно ложе до свадьбы, если они оба имеют один и тот же социальный статус. Узнав об этом, я почувствовал значительное облегчение. Думаю, что Бессмертный Герой — каковым меня считали — и принцесса могут составить вполне приличную пару. Но мешали мне в общем-то не общественные запреты — сама Иолинда противилась такому развитию событий. И тут мне не могла помочь ни неограниченная свобода, ни пресловутые «привилегии», ни «вседозволенность». Странно, но почему-то многие в двадцатом веке считают (интересно, поймут ли те, кто прочтет эти строки, что означают эти два слова: «двадцатый век»?), что если законы морали, самим же человеком созданные, — и прежде всего те, что касаются половых отношений, — будут низвергнуты, то немедленно начнется немыслимая всеобщая оргия. При этом почему-то сбрасывается со счетов такой общеизвестный факт, что человек способен по-настоящему любить всего лишь один-два раза в жизни. И, кроме того, может быть сколько угодно иных причин, по которым люди не захотят заниматься сексом с кем попало, даже если это будет официально разрешено законом.

В случае с Иолиндой я колебался потому, что не желал становиться всего лишь заменителем ее собственного отца и играть роль «мудрого старца»; она же колебалась потому, что ей необходимо было увериться в том, что мне можно «верить». Джон Дэйкер назвал бы подобные отношения невротическими. Может быть, это и так, но, с другой стороны, что ненормального в поведении в общем-то совершенно нормальной девушки, если ей немножко боязно при виде того, кого она собственными глазами совсем недавно видела встающим из могилы?

Но довольно об этом. Могу лишь сказать, что, несмотря на горячую взаимную любовь, мы с Иолиндой ничем таким не занимались — вот и все. Мы даже не обсуждали подобной возможности, хотя страстные призывы все время готовы были сорваться у меня с языка…

Но, что самое странное, страсть моя к прекрасной Иолинде начала постепенно как бы таять. Я по-прежнему любил ее от всего сердца, она была мне дороже всего на свете, но выражать свои чувства, если так можно выразиться, физически потребности у меня больше не возникало. Это уж совсем было на меня не похоже. Или, точнее, было не похоже на Джона Дэйкера!

Но, по мере того как приближался день нашей разлуки, во мне стало крепнуть желание хоть в чем-то выразить свою любовь, и однажды, когда мы прогуливались по цветущим галереям, я остановился, нежно положил руку ей на затылок, чуть поглаживая шею под белокурыми волосами, и повернул ее лицом к себе.

Она кротко посмотрела на меня и улыбнулась. Губы ее слегка раздвинулись, и больше она не успела сделать ни одного движения: я тут же наклонился и тихонько поцеловал Иолинду. Сердце у меня екнуло от счастья. Я крепко прижимал девушку к себе, чувствуя, как взволнованно приподнимается и опускается прекрасная грудь. Потом поднял ее ладонь и приложил к своей щеке, любуясь чарующей красотой Иолинды. Пальцы мои запутались в густых волосах, я ловил теплое свежее дыхание, когда губы наши снова и снова соединялись. Она вложила свой кулачок в мою руку, зажмурилась, потом широко открыла глаза, и в них было счастье, подлинное счастье, впервые за это время. Мы отпрянули друг от друга.

Дыхание ее все еще было прерывистым, она что-то шептала себе под нос, но я снова помешал ей. Она как-то выжидающе улыбнулась мне, одновременно гордо и нежно.

— Когда я вернусь, — ласково сказал я ей, — мы с тобой станем мужем и женой.

Она сперва посмотрела на меня удивленно, но потом слова — их сокровенный смысл — дошли до ее сознания. Таким способом я пытался внушить ей, что верить мне можно. Это был тот единственный способ, который я оказался в состоянии придумать. А может быть, Джон Дэйкер поступил так чисто инстинктивно, не знаю.

Иолинда кивнула и сняла с пальца редкой работы кольцо — золотое, с жемчугом и розовыми бриллиантами. Кольцо это она надела мне на мизинец.

— Подарок — в знак моей любви к тебе, — сказала она, — и того, что я принимаю твое предложение. Если хочешь, то это еще и талисман, который принесет тебе удачу в сражении, и просто — память обо мне. Чтобы ты не поддался на искушения этих проклятых элдренских красоток… — тут она не выдержала и улыбнулась.

— Много же у этого кольца назначений! — заметил я.

— Столько, сколько тебе захочется самому, — откликнулась она.

— Спасибо тебе.

— Я люблю тебя, Эрекозе, — просто сказала она.

— И я люблю тебя, Иолинда. — Я помолчал и прибавил: — Вот только грубоват я в любви, верно? Мне и подарить-то тебе на память нечего. Мне даже как-то неловко… Это несправедливо…

— Твоего слова мне вполне достаточно, — сказала она. — Поклянись, что ты вернешься ко мне.

Я смотрел на нее в замешательстве. Ну разумеется, я вернусь к ней!

— Поклянись! — сказала она.

— Ну конечно, поклянусь. Даже и речи не может быть…

— Поклянись.

— Я готов поклясться и тысячу раз, если одного недостаточно. Клянусь. Я клянусь, Иолинда, что вернусь к тебе, моя любимая, свет моих очей…

— Да, теперь хорошо, — она, казалось, была удовлетворена.

На дальнем конце галереи послышался стук торопливых шагов, и я признал в спешащем к нам человеке одного из своих рабов.