Чарльз де Линт - Волчья тень

– И он правда… ну, так и уехал сам по себе?

– Ох, господи! Конечно, его кто-то забрал. Так же, как все эти велосипеды, которые «освобождал» Цинк.

Мона остановилась с коробкой в руках, взглянула на нее:

– Ты совсем не веришь в волшебство, да? А как же твой мир снов?

Софи покачала головой:

– Так, как верите вы с Джилли, – нет. Мабон – просто сон, и ничего больше. Я сознаю, что многосерийные сны необычны, но они возможны.

– А я всего только раз столкнулась с магией.

– Знаю. Видела тот комикс. Хорошая у тебя получилась сказка.

– Но это была не сказка, – возразила Мона. – Маленький ворчливый гном действительно обернулся невидимкой и без спросу вселился в мою квартиру.

– Я в другие чудеса верю, – сказала Софи. – В те, которые люди делают друг для друга. В те, которые делаем мы своим искусством, и в то, как оно нас меняет. Миру и не нужно ничего больше.

– А если что-то большее все-таки есть?

Софи пожала плечами:

– Тогда оно проходит мимо меня.

– Не думаю. Мабон и твоя способность портить всякую механику…

– Джинкс – это чистая физиология, – объяснила ей Софи, – Просто от меня исходит такое электромагнитное поле, которое влияет на часы и всякую электронику.

– Может, и так, – сказала Мона.

Софи улыбнулась:

– Во всяком случае, сказочные существа тут ни при чем.

И они продолжили передвигать коробки.

Через несколько часов они наконец закончили. Все испорченные картины перенесли вниз и сложили в кладовке, а в квартирке воцарился такой порядок, какого не бывало здесь месяцами. Мона поставила чайник, и когда он вскипел, они валетом устроились на софе, положив ноги на валик, водруженный посредине.

– По-моему, Дэниелю нравится Джилли, – заговорила Софи.

Она смотрела на Мону поверх коленок, пристроив чашку на животе. Пальцы у нее онемели, плечи и спина ныли после работы.

– Какой такой Дэниель?

– Ну, ты же знаешь. Красавчик медбрат в реанимации. Вчера он спрашивал, есть ли у нее парень.

Мона улыбнулась:

– Открыла Америку! Джилли всем нравится.

– Не всем, – сказала Софи.

Они оглянулись вокруг, думая о разгромленной студии. Софи припомнила слова Лу о связи между сбившей Джилли машиной и погромом.

– Что делать будем? – спросила она наконец. – Как нам вычислить, кто против нее что-то затаил?

Мона медленно покачала головой:

– Может быть, стоило бы спросить Джилли.

– Если бы не пришлось тогда рассказывать ей о картинах…

– Рассказать все равно придется, – сказала Мона.

Софи отвернулась от нее и обвела глазами чердачок. Ей не хватало любимых картин. Пусть даже она не верила в реальность волшебного мира, как верили многие из ее друзей, но было какое-то волшебство в квартирке Джилли, где тебя окружали портреты невероятных созданий воображения. Она вздохнула. Для Джилли волшебство и волшебные существа – неразрывная часть ее мира, ее самой. Как она переживет потерю их портретов?

Такое и в лучшие времена могло бы ее убить, а теперь, когда она прикована к больничной койке и временно – дай Бог, чтобы временно, – не может рисовать и писать из-за паралича…

– Я хочу сказать, рано или поздно ей придется узнать, – сказала Мона.

Софи кивнула:

– Знаю. И наверно, мне и придется ей рассказать. Просто мне страшно.

– Тебе не обязательно рассказывать в одиночку» – утешила ее Мона. – Я бы пошла с тобой. Или Венди наверняка согласится.

– Или, может быть, Анжела, – задумалась Софи. – Она всегда умела сообщить дурные вести так, чтобы они не казались непоправимой катастрофой. И Джилли всегда ее слушала. – Она слабо улыбнулась Моне. – Я хочу сказать, Джилли умеет слушать, но Анжела – как Джо. Знает, как сказать Джилли и то, чего она не хочет слышать.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала Мона.

Однажды давным-давно…

Наконец я с облегчением засыпаю и снова вижу Джо в стране снов. Все остальные ходят вокруг меня на цыпочках, словно я не человек, а хрупкая фарфоровая чашечка. Может, так оно и есть, если подумать, как легко оказалось меня сломать. Но теперь от меня только и осталось, что осколки фарфора, которые доктора собрали и скрепили бинтами в форме тела на больничной койке, так что уже нет нужды говорить приглушенно и смотреть озабоченно. Разбивать больше нечего. Мое сердце не в счет.

Я недолго радуюсь встрече с Джо. Он в образе тихого сумасшедшего: маска, которую он надевает, когда шут в нем побеждает мудреца.

– Знаешь, что бы нам помогло? – спрашивает он. – Если бы мы помнили, что все между собой в родстве: черные, белые, азиаты, краснокожие… Никакой разницы. Все родословные тянутся к одной старушке маме из Африки.

Меня сейчас не слишком заботит идея кровного родства.

– Ты куда клонишь? – спрашиваю я.

– Никуда не клоню, – отзывается он. – Стою прямо.

– Мне просто нужно передохнуть, – говорю я ему. – Потому я здесь и нахожусь. Понимаю, что все равно придется встретиться с тем, что ждет меня на больничной койке, но пока мне хочется оказаться подальше оттуда. Мне все это нужно: лес-собор, волшебство, воздух, у которого такой вкус, словно его можно пощупать и взвесить.

Джо смотрит на меня и не говорит ни слова. Кроме Джорди, он единственный человек, который умеет заставить меня почувствовать себя виноватой, ничего для этого не делая. И я прекрасно знаю, к чему он клонит. Все насчет раны, которая сидит во мне: раны, появившейся, когда я была маленькой девочкой.

– С «оказаться подальше», – наконец говорит он, – одна беда: трудно вовремя остановиться.

– Ничего подобного, ты же знаешь, – возражаю я. – Я всю жизнь старалась быть не похожей на свою семью. Любить то, что они не любили. Если они вообще что-то любили.

– Трудно приходилось? – спрашивает он.

Я киваю:

– Поначалу. Я вся состояла из углов. Тебе, как ты говоришь, это незнакомо…

Я невольно улыбаюсь. Как будто в нем мало углов. Я замечала, как прохожие, столкнувшись с ним на улице, торопятся отвести взгляд, испуганные дикими огоньками, пляшущими в его глазах.

– Теперь я действительно люблю людей, – продолжаю я, – но этому пришлось учиться. Пришлось избавиться от старых обид и старого багажа и научиться встречать каждый день надеждой и улыбкой. Искать в людях лучшее, а не худшее, потому что, когда ждешь лучшего, оно в них и поднимается тебе навстречу.

– И в тебе тоже.

Я киваю.

Джо закуривает самокрутку, которую достал из кармана джинсов, и до меня доносится сладковатый запашок.

– Но от обид ты так и не избавилась, – говорит он. – Не избавилась, а просто спрятала их в себе поглубже.

Да, как и Джорди, и другие раненые души, отказавшиеся сдаться тьме.