Смотрительницы маяка. Рождественская вьюга - Анна (Нюша) Порохня
Дурная баба. Вот ей неймется! Хотя… Я подняла глаза и моментально почувствовала, как изменилось ко мне его отношение. Взгляд лорда стал масленым, похотливым, в нем горел интерес. Боже… неужели у него снесло голову от наряда, в который меня запаковали? Извращенец! Рифмы, говоришь? Будут тебе рифмы.
- С удовольствием, - я приняла его руку. – Леди Дивелла права! Обожаю играть в рифмы!
Варежкина удивленно взглянула на меня, но быстро сообразив, что из этого можно устроить шоу, торжествующе улыбнулась. Похоже духовная составляющая уже давала о себе знать.
Играть в рифмы или в Буриме вышли пять человек. Мы с Лидой, лорд Юджин, какая-то чудаковатая дама в шляпе с перьями и молодая девица не от мира сего с томными очами.
Слуга поднес корзинку, в которой лежали скрученные бумажки. Первым вытянул рифму Юджин.
- Бочка-кочка!
После него в корзинку запустила руку Варежкина.
- Кресло-тесто…
Глядя на ее лицо, мне даже предположить было страшно, что она насочиняет.
Даме в шляпе досталась рифма: «коза-гроза», а девушке «цветы-мечты».
- Ваша очередь, - лорд Юджин взял корзинку из рук слуги и протянул мне. – Прошу.
Он, наверное, сейчас вспоминает, как я приставала к нему за столом. Вот же невезение!
Мне попалась рифма: «взяла-отняла».
Несколько минут, за которые мы должны были придумать стихи прошли. И первой в центр круга вышла дама в шляпе с перьями.
- У пастуха ушла коза!
Его печаль была глубокой.
Гремела близкая гроза.
Шумел платан высокий!
Все захлопали. В толпе послышались смешки и веселый шепот.
Лорд Юджин вышел после женщины и продекламировал:
- В сарае темном стояла бочка,
Никто не знал, что в ней за диво.
И тайну выдала лишь кочка
Когда с телеги заструилось пиво!
- Браво! – крикнул кто-то из дам. – Лорд Трауэл, вы новый Ландшнифт!
Юджин шутливо раскланялся, а я подумала, что Ландшнифт, наверное, какой-то знаменитый поэт в этом мире. Только вряд ли он писал о пивных бочках.
В круг выпорхнула томная девица. Она закатила глаза и практически «простонала», прижимая руки к груди:
- В парке моем, распустились цветы!
Сердце девичье разбито!
Ах, прочь идите страстные мечты!
Всё уж мною давно позабыто!
Я покосилась на Варежкину. На ее лице отпечатался весь процесс тяжелых раздумий. Гробовщица сочиняла.
Тем временем малахольную девицу проводили аплодисментами, и все взгляды устремились на меня.
Вместо стиха я решила использовать песню Аллегровой. Нет, ну, правда, грех было не воспользоваться. Мне хотелось смеяться, но я подавила веселье. Рано. Еще рано!
Перед тем как прочесть свое четверостишие, я театрально подняла руки, а потом сделала зверское лицо. Если бы Ирина Аллегрова слышала эти интонации Маяковского…
- Если спросят меня, где взяла?!
Я такого милорда сладкого!
Я отвечу, что отняла,
Как чужую карету с запятками!
Толпа смотрела так, будто у меня на голове выросли рога, а вокруг распространялось облако серы. Наверное, чтобы впечатление от моего выступления не рассеялось, Варежкина шагнула ко мне и замогильным голосом с подвыванием продекламировала:
- Ночь! Кладбище! Луна!
И призрак бродит забубённый…
А я одна-а-а! А я одна-а-а!
Кричит язык мой обреченный…
И словно гроб, большое кресло!
Несет по облакам к Морфею
И снится тесто, тесто, тесто!
А я ведь просто за Спартак болею…
После такого надрыва Лида поклонилась в пол, а потом расставила руки в ожидании оваций. Ё-маё… Вот это Ландшнифт… Какие там бочки-кочки…
Не дождавшись аплодисментов, Варежкина направилась к столам, плечами расталкивая обалдевшую толпу. Она взяла бокал вина, вылила в себя, а потом с размаху швырнула его об камень. Сорвала капор и завертела им над головой.
- Где музыканты?! Девочка хочет праздника!
Уже через час мы тряслись в экипаже, который увозил нас в «Коготь дьявола». За окошками лил дождь, но так спокойно нам не было еще ни разу после перемещения…
Глава 10
Глава 10
С нами в «Коготь дьявола» отправили Марису, которая всю дорогу тихо причитала, утирая слезы. Ей казалось, что жизнь закончилась, и теперь она непременно умрет, запертая в ужасном месте, населенном призраками. А еще конюха Грэйса, исполняющего роль нашего возницы. Это был невысокий, сморщенный старик с красным носом. Он постоянно прикладывался к фляжке, которую прятал во внутреннем кармане старого пальто, громко крякая после каждого глотка. Мачеха избавилась и от нас, и от пожилых слуг, чтобы те не объедали ее.
- Вот посмотрите, не даст нам жизни душа загубленная! Вслед за ней отправимся! – нянюшка громко высморкалась в большой платок. – Чует мое сердце! Беда будет!
Нам все это казалось детскими сказками. Особенно скептически ко всему этому относилась Варежкина. Она закатывала глаза, качала головой и «цокала» языком. Похоже, Лида считала себя знатоком во всех загробных делах.
Ехали мы около часа. От твердых сидений уже болела пятая точка, да и к вечеру становилось все прохладнее. Я уже готова была остановиться где угодно, лишь бы только размять ноги. А еще хотелось погреться у огня с кружечкой чая.
- Ну, вот и приехали… - всхлипнула Мариса, глядя в окно. – Ох… Святые угодники…
Я тоже отодвинула шторку, высунула голову в открытое окошко и громко ахнула, увидев нечто совершенно потрясающее. Мы въезжали на узкий перешеек, соединяющий «большую землю» с островом. Море и полное тяжелой влаги небо слились в единое целое, превращаясь в плотную стену. Ветер гнал волны, которые с каждым накатом становились все шире, хлеща многострадальный берег. Они щетинились пеной, рычали, будто вырвавшийся из клетки зверь, и вдалеке я увидела маяк, одиноко возвышающийся над морем. Он был обшарпанным, но крепким, будто кряжистый старик, в котором еще теплилась жизненная сила.
- Вот это да-а-а-а… - Варежкина пребывала в восторге. – Ничего себе место! Шикарное!
- Место, может, и шикарное, вот только жить здесь, наверное, не очень… - я всегда старалась быть рассудительной, и романтики в этом месте уж не видела. Лишь неприкрытую мощь стихии, которая по-всему, обрушивалась на остров довольно часто.
Наш экипаж завернул за скалы, и я снова испытала восхищение от видов полуострова. Маяк окружал густой хвойник, среди которого кое-где проглядывали красные либо желтые кроны лиственных деревьев. Все это было так первобытно и мощно, что даже становилось страшно.
Конюх остановил экипаж у маяка, и, открыв дверцы, я услышала все звуки, которые царили здесь. Шум моря, легкий протяжный
