Ольга Романовская - Песочные часы
— Ему же нужно мое тело, а не дети, — настаивала я, прекрасно понимаю, что, не прими я меры предосторожности, скоро обязательно рожу. И так каждый год… — Пожалуйста, Сара, прошу вас! Смилостивитесь надо мной, хотите, я на колени встану? Хотя бы скажите, что это за средство, из чего его готовят.
— Стоит ли рисковать? Зная господина, он по головке не погладит. А так будешь покорной, ласковой (я тебя научу кое-чему, чтобы он доволен был), родишь пару ребятишек — глядишь, и вольную заработаешь. Вдруг детишки ему понравятся? Да и, поверь, жить проще станет: меньше контроля, работы, больше свободы.
— Если узнаю, что беременна, руки на себя наложу! — мрачно пробормотала я.
— Даже не думай! — ужаснулась экономка.
— Что, это тоже преступление?
— Видишь ли, ты же его ребенка убьёшь… Ладно, дам тебе бутылочку того, что просишь. Месяца на три хватит, пока привыкнешь, освоишься. А то, не приведи боги, и впрямь чего с собой учудишь, а мне потом отвечать! Да и ребёночку какая польза, если мама его с первого дня в утробе ненавидит. Только ты бутылочку спрячь, а то, если найдут, плохо будет!
Я чуть не запрыгала от радости.
Три месяца — достаточный срок, чтобы я сумела выведать какое-нибудь народное средство и сварить тайком искомое снадобье. Может, судьба и вовсе смилостивится надо мной, послав по делам к аптекарю. Скажу, что средство просила купить экономка. Или любовница хозяина, есть же у него любовница? Словом, совру что-нибудь, главное из замка выбраться.
Выпив свои первые двадцать пять капель, разведенные в стакане воды, немного успокоилась, поставила бутылочку на стол (не желала прятать её при Саре, вдруг выдаст?) и открыла сосуд с баснословно дорогим маслом. Дразнящий аромат ударил в нос, побуждая нанести хотя бы чуть-чуть на кожу.
— Дней пять оно тебе не понадобится, так что не трать понапрасну. И бельё можешь обычное носить.
Значит, пять дней хозяин ко мне не прикоснётся. Лучше бы вообще никогда!
Весь день я пробродила по замку, рассматривая высокие своды, цветные гобелены, стараясь не попадаться на глаза хозяину, управляющему, магу и начальнику гарнизона. Все эти господа обитали преимущественно на втором и третьем этажах, поэтому я начала странствия с недоступного им четвертого, а потом перебралась на первый. Большие объемы пугали, зато в них так легко было затеряться, спрятаться от посторонних глаз.
Правда, времени на созерцательный отдых у меня было мало: за первым выходным днем последовала череда будней, наполненная работой. Я смахивала пыль в комнатах, убиралась, меняла белье и полотенца, ухаживала за цветами в зимнем саду. Если в том возникала необходимость, прислуживала за столом, носила из подвала бутылки с вином, наполняла кувшины пивом, бегала за всякой снедью в кладовую. Приносила всё, что меня просили: от книги на самой верхней полке до забытого хлыста. А еще, когда наступала моя очередь, кормила драконов. Не одна, разумеется, вместе с кем-нибудь из слуг. К вечеру ноги частенько гудели от усталости и бесконечного беганья вверх-вниз по высокой лестнице, пару раз я даже всерьёз подумывала о том, чтобы заснуть на межэтажной площадке.
Были, разумеется, и неприятные моменты, вроде тяжкой повинности принимать с хозяином ванну. Я наполняла её, наливала в воду несколько колпачков ароматного масла, клала на пол и на специальную полочку по чистому полотенцу, приносила халат и ждала. Когда появлялся норн, раздевалась, иногда раздевала его (бывало, что он проделывал всё сам), брала мочалку, душистое мыло и начинала его мыть. Потом, разумеется, гигиенические процедуры перетекали в попытки продолжения рода Тиадеев, начинавшиеся в ванной комнате и заканчивавшиеся на кровати. Хозяин был темпераментным мужчиной, и мне доставалось по полной, тут уж ни о каком отдыхе речи не шло. Если бы не принимаемые меры (с помощью хитрости и манипуляций с рецептами я сумела-таки найти общий язык с местным аптекарем), то за три года, прошедшие с моей покупки, подарила бы хозяину минимум двоих ребятишек.
Сейчас, безусловно, мне легче, со многим я смирилась, ко многому привыкла, а тогда переживала всё острее. Прошлая жизнь каждый день снилась мне: и родной город, и родители, даже несостоявшийся жених. Раз за разом возвращался кошмар, в котором в наш подвал врывались солдаты, и с замирающим эхом криком матери в ушах я просыпалась в слезах.
Где теперь моя мать, что с ней стало, осталась ли она жива, или араргцы убили ее? Иногда смотрела на лицо хозяина — и видела руины пылающего города. Он ведь тоже Наездник, военный, он точно так же убивает людей. В такие минуты я его ненавидела, хотела в кровь расцарапать лицо, но рассудок удерживал от безрассудства. Что я могу против него?
Пару раз попыталась завести разговор с Сарой о том, можно ли разыскать родных, существуют ли какие-то списки пленных, но она лишь сочувственно вздыхала.
Мне хотелось сбежать, но бежать я не могла, вот и плакала по ночам в подушку. Сердце щемило от тоски; иногда казалось: вот закрою глаза, открою снова — и всё обернется сном, я проснусь в своей кровати, услышу голос мамы, поем, оденусь, побегу в школу. Но это был не сон, а реальность.
Мои заплаканные глаза беспокоили Сару, она давала мне успокоительное, но оно не помогало. Шмыгая носом, тоскуя по дому, я несколько раз испортила десерт и посадила пятно на книгу, после чего библиотекарь строго-настрого запретил появляться на пороге его владений с платком в руках. За книгу мне влетело: она оказалась редкой.
Особенно мерзко становилось, когда приезжали гости, оценивающе смотрели на меня, интересовались происхождением, а потом небрежно бросали: «У меня тоже торха из кевариек, хорошие девочки». И заводили разговор о рабынях, обсуждая их, словно лошадей. С таким безразличием упоминали о том, что велели прилюдно высечь хыру за выпитый без разрешения стакан молока, что сменяли одну девушку на другую, рассуждали на тему, стоит ли тратиться на дорогое лечение, придумывали изощрённые наказания за малейшие провинности.
Один такой разговор вышел мне боком. Сосед хозяина с особой циничностью, смакуя подробности, рассказывал о методах воспитания непокорных рабов. Потом вскользь посетовал, какой они хлипкий народ.
Когда речь зашла о глумлении над пятнадцатилетней девочкой, оказавшейся недостаточно красивой для торхи, я не выдержала и с эмоциональным: «Сволочь!» плеснула в лицо норну вином.
— Как ты смеешь, безродная дрянь, потаскуха! — мужчина подскочил, хотел ударить меня, но хозяин перехватил его руку.
— Она моя, не забывай этого, — прошипел он.
Только его тон сулил угрозу не только соседу, но и мне.
Увернуться я не успела, лишь жалобно взвизгнула, когда меня схватили за волосы и пригнули голову к столу. Я больно ударилась виском.
— Ты что себе позволяешь?!
Он встряхнул меня.
Пощёчина обожгла щеку.
Я ногтями вцепилась в его руку, пытаясь освободиться от хватки хозяина.
— Что, так и не поняла, что натворила? — стало трудно дышать, когда он сжал моё горло. Я тут же присмирела, перестав вырываться. — То-то же! В моей власти убить тебя или оставить в живых.
Хозяин отпустил меня. Судорожно глотая ртом воздух, я сползла на пол. Но наказание на этом не закончилось. По приказу норна двое слуг выволокли меня во двор к столбу и затянули на руках специальные петли.
Пот струйками катился по спине: я слишком хорошо знала, что творится у этого столба. Степень наказания зависела от провинности: иногда пара ударов розгами, иногда часовое истязание кнутом и плетью. На моей памяти на столбе никто не умер, но до полусмерти одного паренька запороли: он пытался бежать, украв деньги заснувшего прямо в конюшне конюха.
Конвоиры сочувствующе взглянули на меня.
— Ты погромче кричи, пожалобнее. Слёзно прощения у господина проси, тогда меньше достанется, — посоветовал один из них.
Потом появился хозяин в сопровождении гостя. Последний остался наблюдать в стороне, а норн направился ко мне, поигрывая хлыстом.
Если бы сняли одежду, было бы ещё больнее, но и этого хватило, чтобы усвоить урок: держи свои мысли при себе. Повезло, что норн бил не со всей силы и по разным местам, а то бы я не отделалась синяками и парой царапин на руках.
Когда плеть впервые обожгла кожу, я вскрикнула и прикусила губу. Потом лишь судорожно вздрагивала всем телом.
Слюна приобрела солоноватый привкус: губу я прокусила. Наверное, следовало разрыдаться, но глаза, как назло, были сухи.
Отсчитав семь ударов и решив, что достаточно, хозяин велел отвязать меня и обернулся к гостю:
— Вы довольны?
— А не ли мало будет кеварийской шлюхе за посягательство на честь благородного норна? Она оскорбила меня!
— Оскорбила и сейчас попросит прощения. На коленях. И поцелует ноги. Ну, Зеленоглазка, я жду, а то добавлю парочку ударов. Она ещё молода, прошлой зимой себе взял, не стоит наказывать её слишком сурово.
