Юрий Нестеренко - Крылья

Я шла, механически переставляя ноги, и очнулась уже на пороге камеры. Это был не прежний каменный стакан, а камера с дверью. Смертников следует держать там, откуда их легко достать…

Окон в помещении не было, но в свете факелов я увидела, что камера перегорожена решеткой, отделявшей заключенного от обитой железом двери — очевидно, чтобы тот не мог притаиться у двери и наброситься на конвоиров. Все продумано… Даже устройство решетки. Ее прутья были не параллельными и не «в клеточку», а радиальными, как спицы колеса. Только на самом деле вовсе не с колесом она ассоциировалась, а с паутиной. Думаю, это лишнее психическое давление на жертву было не случайным.

Решетку подняли, меня втолкнули внутрь. Лязгнули замки — сначала на решетке, потом на глухо бухнувшей двери. Я осталась в абсолютной темноте.

Кандалы с меня так и не сняли, поэтому я решила, по крайней мере, переместить скованные руки вперед. Я села на пол и протащила через кольцо, образованное руками и цепью, сначала зад, потом по очереди обе ноги. Затем прошлась по камере, ощупывая босыми подошвами пол; он, как и в «стакане», был по большей части покрыт соломой и тряпками. Я сгребла все это в один угол и зарылась внутрь, подтянув колени к груди. Так было теплее, а на запах я вскоре перестала обращать внимание.

Ни еды, ни воды в камере не было, и приносить их, похоже, не собирались. Зачем тратиться? Впрочем, есть мне не хотелось, хотя во рту пересохло. Но больше всего я хотела спать. Я ведь провела на ногах всю прошлую ночь, да и вообще это обычная реакция моего организма на потрясения. Так что я заснула сразу же, как только более-менее согрелась, что избавило меня от ужасных часов ожидания смерти. Не помню, что мне снилось, но, кажется, не кошмары.

Когда меня разбудили, я в первый миг не могла понять, кто эти грубые аньйо с факелами. А потом все вспомнила, и в живот вонзились ледяные иглы страха. «Нет-нет-нет, — стучало в виски. — Нет-нет-нет…» Все же внешне мне удалось сохранить достоинство. Я не кричала, не плакала, не цеплялась ногтями за камни стен. Стражники ничего не сказали по поводу рук, скованных спереди, всего лишь молча разомкнули один из браслетов и снова сковали их сзади. Перед этим, правда, мне все же дали кое-какую одежду. Что-то вроде длинной и узкой юбки из грубой мешковины. Думаю, это было сделано отнюдь не из гуманизма, а чтобы, наоборот, подчеркнуть мой статус приговоренной грешницы; эта матерчатая труба была до того тесной, что идти в ней можно было лишь короткими шажками. Но куда хуже был тяжелый, обвязанный лохматыми веревками камень, который повесили мне на шею. В нем было, наверное, фунтов сорок; веревки сразу же больно врезались в шею и плечи. На камне было что-то написано — может быть, описание моего «преступления», — но я не успела прочитать.

В таком виде меня вывели из тюрьмы и повели по улице. Казнь должна была состояться на реке за городскими стенами. Разумеется, ниже по течению, а не там, где город берет воду для питья.

До рассвета оставалось еще достаточно времени, но темнота казалась светлее из-за снега, который запорошил улицы и продолжал падать крупными пушистыми хлопьями. Почти как в тот день, когда я уезжала из Йартнара… Снег мокро хрумкал под моими босыми ногами. Поначалу это показалось даже не очень неприятным, но потом ступни и особенно пальцы начало нестерпимо щипать. Снежинки покалывали мои обнаженные плечи, бока, крылья; впрочем, холодный воздух доставлял куда больше дискомфорта, чем собственно снег. Мои зубы стали выбивать дробь — пожалуй, больше от холода, чем от страха. Из-за раннего часа зевак на улице почти не было — довольно многие, правда, наблюдали за процессией из окон, но от них я быстро абстрагировалась — они были в тепле, в другом мире.

В каком-то смысле было даже хорошо, что меня вели по зимней улице полуголой — холод отвлекал на себя все внимание, не позволяя ужасу захлестнуть сознание. Мне и раньше случалось бывать в смертельной опасности, — вы знаете, раз дочитали до этого места, — но там всегда был шанс, была надежда, в которую я вцеплялась мертвой хваткой. Теперь же… впрочем, до конца я не верила в собственную смерть и теперь. Основным моим ощущением было — это происходит не со мной. Это просто не может происходить со мной. Это какая-то шутка, которая сейчас закончится…

Вот и городские ворота остались позади; под ногами захлюпала смешанная со снегом полужидкая грязь — температура была все еще выше точки замерзания. Интересно, отвлеченно подумала я, как здесь топят в разгар зимы, когда река замерзает? Прорубь долбят, наверное…

Я думала, что за воротами процессия сразу свернет к реке, но нет, двое стражников, шедших с обнаженными мечами впереди меня, продолжали шагать прямо. Как видно, для таких церемоний существовало специальное место… Я поймала себя на мысли, что это вызывает у меня раздражение. Спешить мне, конечно, было некуда, но семенить босиком по холодной грязи с камнем на шее — тоже приятного мало.

— Как называется ваш город? — внезапно спросила я.

— Доргот, — машинально откликнулся один из стражников и неприязненно покосился в мою сторону. — А тебе-то что?

— Так, буду знать, куда посылать демонов с того света, — пожала я плечами, хотя делать это, пожалуй, не следовало — веревки впились еще больней. Стражник отшатнулся и что-то забормотал — как видно, принял мои слова всерьез.

А почему бы и нет? Вдруг загробная жизнь действительно существует? Вам это, может быть, кажется смешным, но посмотрела бы я на вас, конвоируемых на казнь… Я никогда не была религиозна — слишком уж много противоречий в Святом Троекнижии, — но сочетание веры в бога и идеи бессмертия — это великое мошенничество церковников, без которого им бы вряд ли удавалось удерживать свою паству. Ведь, по логике, это совершенно противоречащие друг другу вещи — и бог может не давать никакого бессмертия, и бессмертие может существовать без бога… Правда, утешало это слабо. Возможность-то гипотетическая, а река и камень — реальные.

В конце концов свернувшая вправо тропинка привела-таки меня на берег. От самого города он был пологим, но здесь вспучивался бугром. Река подмыла этот бугор, получился обрыв высотой локтей в десять, отвесно уходивший в воду. Наверняка там сразу было глубоко.

Сообразив, что идти больше некуда, я впервые испуганно обернулась и увидела всю процессию. Оказалось, меня сопровождали на казнь около полусотни аньйо. Из них два десятка, окружившие бугор, — городская и храмовая стража (наверняка их было столько не из опасения, что я сбегу — вот уж на что не было шансов! — а по требованию ритуала), трое официальных лиц — напыщенный жрец и двое явно скучавших чиновников, а остальные — зеваки.