Владимир Васильев - Ведьмак из Большого Киева

— Я знаю. Однако я выжил. Тогда у нас совсем плохо было с найденышами. Брали даже заведомых смертников — меня, например, взяли.

Синтия протестующе покачала головой:

— Все равно… это ужасно. Вы губите девять подобранных детей, чтобы десятый стал ведьмаком!

— И спас сотни, а то и тысячи живых, — жестко закончил фразу Геральт. — Не забывай об этом. И не напоминай лишний раз, что я должен хранить Большой Киев и покой киевлян не только за себя, но и за тех девятерых, которые не выжили. Я об этом помню. Получше некоторых. И я не лью слезы по тем, кого уже не спасти, — я просто помню, что они умерли для того, чтобы я выжил. И чтобы город выжил.

— Но ведь этого малыша еще можно спасти! — воскликнула Синтия.

— Спасти этого — значит убить другого. Хватит соплей, Синтия. Или ты ведьмачка, а значит, должна понимать. Или ты не понимаешь — тогда вставай и уходи. Навсегда. И даже звонок Весемиру не поможет, потому что Весемир встанет на мою сторону, сколько бы твои богатые родственнички Арзамасу ни заплатили. Есть вещи, которые ведьмаки не продают даже за очень большие деньги. Доступно? А теперь будь добра, помешай супчик, а то пригорит.

Остаток вечера Синтия промолчала. Примерно через час после того, как она улеглась спать, после мучительных и довольно сумбурных размышлений полуорка поняла: Геральт прав. По-своему. По-ведьмачьи.

Синтия поняла это умом, но не сердцем.

И еще она поняла: каждый ведьмак, вставая на эту странную и тяжелую стезю, сначала должен убить свое сердце.

Сам. Добровольно. Решением разума.

А наутро она заставила себя молча и по возможности безразлично наблюдать, как из подкатившего к дому внедорожника выходят двое — лысый, чем-то неуловимо похожий на Геральта мужчина неопределенных лет и хромой, седой как лунь старик. Лысый, несомненно, был ведьмаком — голову его украшала не менее свирепая татуировка, чем у Геральта. Звали ведьмака Эскель. Старика — Владзеж. С Эскелем Геральт сухо поздоровался, отчего Синтия сначала решила, будто отношения у них не самые теплые, но потом ведьмаки обнялись. Так обнялись, словно расстались десять лет назад, предварительно пройдя плечом к плечу огонь, воду и мрачные тоннели киевских подземелий. И при этом не раз спасали друг другу жизнь. Старику Геральт просто поклонился. Чуть не до самого щербатого асфальта.

Что бы ни пережили Геральт и Эскель в прошлом, общались они на удивление мало и все так же сухо.

— Он чист? — спросил Эскель.

— Абсолютно. Его, а заодно его мамашу, шестерых братьев и сестер да еще мерзкую псину в придачу я вынул из камеры сто второго пресса. Работающего на сжатие. Тут, неподалеку.

— Как они туда угодили?

— А бес их знает! Сдуру, видимо. Папаша ихний в это время сидел в пультовой и голосил в видеофон. Я услышал. Денег у папаши оказалось всего две тысячи. Короче, я сторговался на мальчонку.

— И папаша его отдал?

— Нет. Пришлось отбирать.

— Хоть без трупов?

— Без. Даже псина уцелела. А пацан вроде здоровый и не отощавший, я глянул. Рефлексы нормальные.

— Понятно. Где он?

— Спит в доме.

— Неси.

Геральт обернулся к Синтии:

— Слыхала? Марш!

Синтия заставила себя остаться холодной — хотя бы с виду. Но когда она несла из комнаты к внедорожнику сладко посапывающего и ничего не подозревающего малыша, сердце ее все-таки предательски сжалось.

Ведь она еще не ведьмачка.

Донесла. Передала старому Владзежу. По тому, как ловко и умело старик взял спящего ребенка, Синтия поняла, что Владзеж часто имеет дело с маленькими детьми. Поняла чутьем самки, глубинным и почти мистическим. И — о чудо! — ей стало чуточку легче.

— Ладно. — Эскель скупо хлопнул Геральта по плечу. — Бывай.

— Бывай, Эскель. До свидания, Владзеж.

— Будь здрав, Геральт.

Хлопнули дверцы. Затарахтел двигатель. Звук его быстро растворился в утренней дали. Почему-то Геральт долго стоял и глядел вслед давно уехавшему внедорожнику. И молчал. И Синтия стояла и глядела, тоже молча. А когда молчать стало невмоготу, спросила:

— Геральт! А позволено ли интересоваться дальнейшей судьбой ваших… найденышей? Судьбой этого, к примеру, малыша?

— Нет, — ответил Геральт — уже совершенно безразличным тоном.

— Значит, я не узнаю — пережил он испытание или нет? Даже имени его не узнаю?

Геральт скупо пожал плечами:

— Ты — скорее всего не узнаешь. А я, может, и встречу его когда-нибудь в какой-нибудь жуткой дыре. Иногда ведьмаки работают парами. А что до имени… нет у него больше имени. Завтра появится номер. А об имени ему пока думать рано. Но номера его ты тоже не узнаешь.

— Ты не веришь, что я стану ведьмачкой? — вспыхнула Синтия, но тотчас же вспомнила о холоде и спокойствии, которое надлежит хранить.

— Нет, — сказал Геральт без намека на жалость или сочувствие. — Не верю.

— Зачем же ты меня учишь?

— Затем, — был ей ответ, — что ведьмаки почти никогда не поступают так, как им хочется. Они всегда поступают как надо.

— Кому надо?

— Городу. Хватит болтать, воспитуемая. Занятия ждут. Пять минут тебе на умывание… Зарядку сегодня отменим.

7

Довольно быстро Синтия поняла: жизнь ведьмака настолько мало походит на ее прежние романтические представления, что называть их иначе чем бреднями как-то совестно. Рутина, каждодневная рутина, состоящая из долгого висения в Сети, впитывания пропасти информации, далеко не всегда интересной, да тренировки до тьмы в глазах. Тренировки не были напрасными (Синтия чувствовала, как крепнет тело, особенно руки), они просто были неотличимы друг от друга, и потому сначала полуорка думала о приближающемся утре со щемящей тоской и неприязнью, а потом вовсе перестала думать. Научилась выключать голову, повелев работать мышцам. Вернее, даже не так: она научилась отрешаться. Тело привычно проделывало упражнения, а голова словно бы улетала далеко-далеко, тянулась за мыслью и растворялась в заоблачных далях.

Думала Синтия о многом: о том, как изменилась она сама и ее отношение к миру. Как не похож оказался ведьмак Геральт на сложившийся за прежние годы образ абстрактного ведьмака. Какой непростой представлялась теперь окружающая жизнь — куда сложнее, чем считанные недели назад виделась из окон родовой усадьбы. Только об одном Синтия пока себе думать не разрешала.

Обо всем, что произойдет вскоре на Матвеевском полигоне. А произойдет там… Многое, в этом полуорка не сомневалась. Сомневалась она теперь совсем в другом. А хочет ли она мстить? Совсем недавно о сомнениях не могло быть и речи — только мрачноватая решимость, без оглядки на обстоятельства и опасности. А нынче…