Юлия Латaынина - Сто полей

Потом все опять вышли к озеру, стали щупать куль и говорить, что это скверные времена, когда небесные знамения можно потрогать руками. Большинство считало, что чиновники тоже захотят потрогать куль руками; а это не очень-то хорошо, если понаедут чиновники и начнут все трогать руками.

Тут стали чесать языками и спорить – с неба это или из-под земли; многим казалось, что это люди из соседнего села где-то раздобыли колдуна и напустили морок; тут вперед вышел староста Маршерд, снял кафтан, чтоб не замарать, вынул секиру с серебряной рукоятью и стал рубить кусты на берегу.

К вечеру прорыли канал и спихнули куль или что там это было в воду, потому что никому не хотелось иметь дела с чиновниками.

Маршерд вернулся домой поздно вечером; положил секиру обратно в рундук, крякнул и сказал, что давно там хорошо не трудился.

Старая Линна стукнула перед ним миской с кашей и сказала:

– Не думаю я, что сегодняшний ваш труд угоден небу.

– Всякий труд угоден небу, – возразил Маршерд, – а призвание человека в том, чтобы умножать имущество.

Эти слова старой Линне не очень-то пришлись по душе, потому что когда пророк двенадцать лет назад разъяснял, что всякий труд угоден небу, он имел в виду труд по прополке ойкумены от плохих чиновников; и притом Маршерд опустил перед словом «имущество» слово «общее». Но возражать женщина не стала, не женское это дело, перечить мужу.

На следующий день жители Погребиц собрались на берегу. Огромный стальной боб подмял под себя рогатины, на которых крестьяне мочили прошлогоднюю коноплю, и лениво тыкался в рассевшуюся дамбу, перекрывавшую озерной сток.

Господин Радашойн, местный деревенский чиновник, сразу понял, что эту штуку сделали и пустили вниз посадские колдуны: потому что она не походила ни на что небесное и была гладкая, как яйцо, а это как раз, по учению Белых Кузнецов, обновленный мир должен быть гладким, как яйцо.

– Правильно рисуют, что боги больше людей, – высказался деревенский пастух Суун. – Это, наверное, корчага Великого Бужвы.

– Точно, – сказал кто-то, – вывалилась, понимаешь, с небес на землю, наверное, в небесной кладовой мыши прогрызли дырку.

– В Лосском храме, – возразил господин Радашойн, – у корчаги еще две ручки и яшмовый узор на горлышке.

– Вот именно, – сказал упорно Суун, – понаедут чиновники и начнут выяснять, куда мы дели ручки и кто украл яшму.

Господин Радашойн оглянулся и с удовлетворением увидел, что, беспокоясь о приезде чиновников, Суун высказал мысль, владевшую всеми крестьянами. А надо сказать, что у господина Радашойна сын скоро ехал в столицу на экзамены, и по этой причине господин Радашойн охотно мерял крестьянские поля государственной мерой и, как говорится, «считал одно за три». Так что господину Радашойну проверявшие тоже были ни к чему – одни лишние траты.

– Если это небесная корчага, – сказал деревенский староста, – так пусть и лежит в земле, как положено.

Господин Радашойн распорядился: отвезти корчагу в глухую заводь Козий-Гребень, подрыть берег и засыпать ее землей. Исходя из опыта строительства общественных дамб, он понимал, что деревня потеряет на этом неделю – и это в пору сева. Но к вечеру все было готово.

– Воистину, – вздохнул староста, – правильно сказано в законах Иршахчана: «Если в общине едина воля крестьянина и чиновника, жреца и ремесленника – чего не может свершить такая община».

Господин Радашойн кивнул и подумал, что староста опустил конец цитаты: «А чтобы воля была едина, должно быть единым и имущество».

Через неделю в посаде бывших бунтовщиков объявился чиновник экзарха для особых поручений и вместе с ним – двое тощих, в зеленых паллиях, монахов-шакуников.

Шакуников в провинции недолюбливали.

Шакуники – отчаянные обманщики, и духи, которые им служат, тоже обманщики.

Торговцы Храма ходили в страну Мрака, золото храма было намыто из подземных рек, а души чиновников стояли у них в подземельях в хрустальных кубышках. Разобьешь кубышку – и нет человека. Кроме того, монахи сперли из Небесной Управы зеркало Иршахчана и шпионили в него за каждой травкой на земле и каждой звездой на небе, что подобает лишь Иршахчану.

В Посаде покупали у храма шерсть из страны Мрака и все время помнили, как храмовые колдуны обманули восставших Кузнецов и разжирели с краденого. Монахи интересовались падающими звездами и небесными знамениями вообще. Староста хмурился:

– Вот в Погребицах, сказывают, двухголовый поросенок родился. Потому как – грешники. – И прибавил: – А мы тут на мирской сходке решили: синюю краску теперь покупать у храма.

В Погребицах инспектор экзарха созвал сходку и стал требовать с крестьян упавшую звезду. Напомнил закон:

«Если в общине кто-то преступил закон и если его выдадут, община свободна от наказания. Если не выдадут, то наказанию подлежит вся община».

Староста Погребиц сжег жертвенный доклад Иршахчану и поклялся:

– Никакой упавшей звезды мы не трогали, а если кто трогал, так пусть сгорит, как этот доклад.

Чиновник оштрафовал крестьян за недостачу конопли и уехал ни с чем.

Двое монахов ехали домой в храмовой лодке под шелковым навесом.

– Опыт, брат Адуш, опыт, – говорил один. В окрестных деревнях никто ничего не видел. Я больше доверяю наблюдательности крестьянина, нежели воображению астролога.

Брат Адуш хмурился и кусал губы при слове «опыт», но в глубине души был рад. Он сам понимал: ни одно небесное тело не может упасть на землю по такой траектории – природа покамест не удосужилась снабжать метеориты веслами, как лодки. Мало ли глупостей примерещится одинокому монаху, торчащему ночью у телескопа! Если из-за единичного наблюдения пересматривать закон тяготения, – вся астрология обрушится непоправимо, как обрушился, подмытый весенними водами, берег в Козьем-Гребне, мимо которого едет лодка.

В день, когда чиновник экзарха созвал в Погребицах сходку, Шума собирал в горах лесной лак и вернулся промокший и грязный. Шума был мирским сиротой. Каждый попрекал его лишним куском хлеба. Мир пока не давал ему поля, а деревенский староста отказался послать его в городское училище: чиновник из сироты – как пасечник из медведя.

Лака набралось мало. Баба, жена лаковара, рассердилась, заглянув в короб:

– Не для себя работаешь, для мира!

– А вы поменьше лаковых цацек в город возите, – посоветовал Шума, – всю тлю на семь государевых шагов в округе вывели. Тоже мне – для мира.

Баба замахнулась на него мужниным кочедыком и прогнала без хлеба.