Ольга Громыко - Год Крысы. Путница

Если бы Сурок спал у жены, в комнате с окошком на коровник… Или вообще не спал, а таскал бревна где-нибудь под Йожыгом…

Если бы именно Цыка, самый чуткий и подозрительный из батраков, вышел проведать не унимающихся собак… А может, все было бы точно так же — кто знает?

— Пожа-а-ар!!!

Тонкий срывающийся голосок вышедшего по нужде дедка набатным колоколом всколыхнул дом. Батраки наперебой кинулись к дверям, самый ловкий и догадливый сиганул через окно. Выбежала Корова в наброшенном на плечи одеяле, волоча за руку упирающуюся Дишу — девка не успела даже шкатулочку с бусами из ларя достать. Выскочила служанка-вдова, босоногая, в ночной рубахе, прижимая к себе самое ценное — заспанных детишек. Оба рыдали: в кровати осталась теплая, недоуменно проводившая их взглядом кошка.

Последним, с гудящей от похмелья головой, вывалился на крыльцо хозяин.

Горел главный коровник, где держали лучшую часть скакового стада. Да как горел — уже в черный контур превратился, жирно закрашенный огнем. На крыше соседнего сарая тоже плясало несколько алых лепестков, искры семенами разлетались во все стороны. Рев пламени заглушал даже рев запертых внутри животных — если те еще ревели…

Увидев такое дело, Сурок испустил хриплый вопль и бросился к дверям коровника.

— Хозяин, стой! — заорали ему вслед батраки, сами спешно выпускавшие из хлевов скотину. Пришлось открыть ворота и гнать прямо в поле, иначе во дворе началось бы столпотворение из перепуганных коров, овец и свиней. Тушить уже полыхающее не было смысла, выстроившаяся к колодцу цепочка передавала воду для дома и тех сараев, что подальше: намочить, чтобы искры не прилипали. Помогали и дети, и Фесся — но надолго ее не хватило, охнула и, придерживая одной рукой живот, а другой поясницу, отошла в сторону.

Сурок, не слушая и не обращая внимания на жар и едкий дым, ухватился за раскаленную ручку, дернул на себя — и дверь словно оказалась последним, что удерживало коровник от обрушения.

Ребенок был худенький и длинный, голова и та какая-то вытянутая. С ней роженица мучилась не меньше лучины, но стоило прорезаться плечам, как младенец выскользнул за одну потугу. Рыска приняла его в первую попавшуюся тряпку и теперь держала в охапке, понятия не имея, что делать дальше. Младенец лежал на ее руках расслабленно, как перевернутая на спину лягушка, только кулачки стиснуты. Макушку, будто мокрые перышки, облепляли короткие волосенки. Светлые глаза бессмысленно двигались туда-сюда, но новорожденный молчал, словно огорошенный открывшейся ему картиной.

Его вроде бы шлепнуть надо, вспомнила девушка, но тут ребенок сам округлил беззубый ротик и вякнул, как котенок. Скорее требовательно, чем испуганно.

Альк щепку подержал нож над костром, поворачивая лезвие в пламени, и протянул Рыске.

— Ты чего?! — шарахнулась та.

— Ну, можешь зубами перегрызть.

Девушка с задержкой сообразила, что это он о пуповине.

— Погоди, сначала ж перевязать надо! Жар! Нащипи ниточек!

Нитки у вора были в сумке, чистый льняной клубочек — вещь нужная не только в повитушьем деле. Оторвав два куска, Жар принялся за перевязку, стараясь не думать, что это и куда ведет.

— У нас принято, что это делает отец — прядью своих волос, — с усмешкой заметил Альк.

Вор метнул на него убийственный взгляд, но торжественность момента нарушать не стал и накрепко затянул последний узел. Саврянин чиркнул между ними ножом, и Рыска торопливо прикрыла ребенка свисающим краем тряпки.

Женщина перестала стонать, приподнялась на локтях и что-то пролепетала срывающимся от волнения голосом.

— Дай ей ребенка, — подсказал Альк.

Вытягивать руки девушка побоялась, придвинулась поближе, наклонилась и медленно, осторожно переложила дитя на грудь матери. Та вцепилась в него так же судорожно и бестолково, всмотрелась — и осунувшееся лицо озарилось такой улыбкой, что у Рыски слезы на глаза навернулись. Она отступила назад и прижалась к кому-то спиной — к Альку, к Жару? — неважно, главное, почувствовать чье-то тепло, понять, что ты тоже не одна в этом мире.

Альк положил руку ей на плечо, и девушка благодарно накрыла ее своей. Тишину нарушало только чмоканье — ребенок сосал, еще неумело, но старательно.

— А это мальчик или девочка? — поинтересовался Жар.

— Не знаю, — растерянно отозвалась Рыска. — Не посмотрела…

— Ну-у-у, самое главное забыла, — разочарованно протянул вор, запоздало пытаясь разглядеть младенца, но из пеленки торчала только голова и одна ножка до колена, то и дело умилительно пинающая воздух.

Девушка сердито ткнула друга локтем: самое главное, что все хорошо закончилось. А мальчик-девочка — такая на самом деле ерунда!

По двору бестолково бродили одуревшие от темноты и суматохи куры, путаясь у всех под ногами. Петух с оголенным огнем задом сидел, нахохлившись, на обломке забора. Гусиный сарайчик, примыкавший к коровнику, открыть не успели.

Батраки хмуро (а кто и злорадно) шушукались, прикидывая размер ущерба. Вдова отвела детишек в дом, чтоб не простудились, сдала под кошачью опеку и вернулась, на пару с дедком заливать и затаптывать разбросанные по двору угли.

Напоказ голосила-убивалась Корова, наговорив о муже больше хорошего, чем за всю совместную жизнь. Куда искреннее рыдала Диша, осознав, что никто больше не привезет ей из города новых нарядов, и как теперь искать жениха, с отцом которого вроде бы начал сговариваться Сурок, — непонятно.

Муха стояла молча, с застывшим лицом, и копоть на нем еще резче обозначила свежие морщины.

Угрюмый, растерянный Пасилка безостановочно бродил вокруг пепелища, зачем-то трогая обугленные, еще дымящиеся бревна и с шипением отдергивая обожженные пальцы. Искать тело отца, пока все не остынет, было бесполезно.

Конечно, концом хутора пожар не стал. Большую часть скота спасли (теперь бы еще поймать!), один коровник уцелел, другой придется наполовину перебрать. Подкоптившийся с одной стороны дом провонял дымом, но три кубышки, зарытые в разных углах подвала, никуда не делись — как и засаженные поля, и воронья делянка, и доходный домик в городе, прикупленный Сурком этой весной. Для хорошего хозяина все поправимо — посокрушаться, побранить Сашия и заново засучить рукава.

Только не было его больше, хозяина. И оттого хутор тоже казался покойником.

А на рассвете Фесся родила мертвого ребенка. Мальчика.

ГЛАВА 27

Захмелевшие крысы сходятся быстрей и охотнее.

К утру саврянка отлежалась, успокоилась и похорошела, оказавшись совсем еще девчонкой, ненамного старше Рыски. Замурзанная, желтоглазая, с горбом платья над опавшим животом, она заметно стеснялась своих спасителей: Алька — распознав в нем знатного господина, Жара — потому что ринтарец. Рыски она шугалась меньше, но тут уже шугалась Рыска. Ей очень хотелось подержать ребенка, снова ощутить на руках маленькое, теплое и тяжелое тельце, однако попросить его у матери она так и не отважилась. Оставалось только смотреть и завидовать.