Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – лорд-протектор

– Да, ваша светлость?

Я кивнул в сторону Лоралеи. Она сказала весело:

– А теперь ужин на двоих!.. И быстро.

Он исчез, она встала на ложе во весь рост, я обхватил ее и прижался головой к животу, еще горячему и пахнущему нашими телами. Господи, что за несказанное счастье, вот так держать ее в руках… остановись, мгновенье, ты прекрасно.

Лоралея деловито высвободилась, я с замирающим от счастья сердцем наблюдал, как она так же легко скользнула в платье, как недавно и покинула его. Я торопливо оделся, мы едва успели перейти за стол, как слуги внесли блюда с горячим пахнущим специями мясом, жареными цыплятами и овощами.

Мне после приема графа Зольмса есть не хотелось, сыт, да и Лоралея, как мне почудилось, заказала ужин лишь для того, чтобы не возникло неловкости от перебора переполнившего нас счастья, однако аппетит проснулся неожиданно, я очищал одну тарелку за другой, Лоралея тихо посмеивалась и смотрела любящими глазами, а за любовь, как я уже знаю, нет другой платы, кроме возможности любить еще сильнее.

Потом мы ели малину со сливками, снова пили кофе. Я изнемогал от счастья, Лоралея тоже беззаботно-счастлива, в открытые окна смотрят звезды, луна уже ушла из виду, на том месте таинственный темно-фиолетовый ореол, а еще по перилам балкона проскакала ночная птичка на тонких ножках, чирикнула и, часто-часто замахав крохотными крылышками, исчезла, словно растворилась в темноте.

Привольно счастливое чувство, впервые за много лет странно спокойное, безмятежное и сытое, как эта затихшая, всем довольная ночь, я чувствовал, что глупо улыбаюсь, а Лоралея встала, легкая и грациозная, вышла на балкон и, опершись о перила, задумчиво смотрела в небо.

Звезды игриво подмигивали ей, такие же яркие и лучистые, как ее глаза. На стук моих шагов оглянулась, лицо сразу вспыхнуло радостью, в чистых глазах еще ярче заблестели звезды, а губы налились сладким соком и покраснели.

– Мой лорд, – воскликнула она с чувством, – пусть Господь и дальше дает тебе терпение!

Я принял ее в объятия, наслаждаясь мягким податливым телом, что прильнуло ко мне, сливаясь с ним воедино, ощутил нежный запах волос, чистоту и свежесть, поцеловал в макушку, а когда Лоралея, смеясь, запрокинула голову, жадно и нежно целовал в щеки, скулы, оттягивая сладостный момент, когда доберусь до губ, таких горячих и уже полураскрытых мне навстречу.

Потом, отдышавшись, но не выпуская из объятий, спросил:

– А почему именно терпения?

Она кивнула в сторону двора. По внутренней стороне стен везде полыхают светильники и факелы, работы не прекращаются даже ночью, летом всегда так, посреди двора из бочки рвется ввысь яростное смолистое пламя, освещая большую площадь и бросая на стены длинные трепещущие тени.

Народ, как муравьи, таскает бревна и уже отесанные столбы, прямо во дворе строгает и обрабатывает доски, которыми предстоит обшить стены залов, доносятся голоса, стук топоров и молотков…

– Я видела этого ужасного священника, – ответила она, плечи ее передернулись, то ли от озноба, то ли отвращения. – Как ты, мой лорд, с ним терпелив! Я бы его уже убила.

Я спросил с интересом:

– За что?

– Он груб, – заявила она с возмущением. – Он невыносим!.. Он оскорбляет достойных людей, пользуясь своим саном священника. Не будь на нем рясы, его бы избивали на каждом шагу и за каждое его слово! За дело бы избивали. За такого я бы не стала заступаться.

– Это верно, – согласился я. – К счастью, он уже уезжает.

– Сегодня?

– Увы, – сказал я с сожалением. – Я его увидел, когда солнце уже зашло. Отправим на рассвете. Книги уже загрузили в его повозку. И все необходимые чертежи и пояснения. Надеюсь, когда утром вылезу из постели, его уже и духу здесь не будет! Я велел проследить стражам, что если замешкается, чтоб его выпихнули насильно.

Она уткнулась мне лицом в грудь, я снова замер, чувствуя себя недостойным этого неслыханного счастья, даже пальцы мои дрожат от осознания, что прикасаются к лучшей и единственной.

Так мы стояли, вжимаясь друг в друга, и вдруг со двора донеслись голоса, я невольно прислушался и так же невольно выругался. Лоралея, не поднимая головы, прошептала мне в грудь:

– Что случилось, мой повелитель?

– Помяни черта, – сказал я с раздражением, – он тут как тут!

Снизу донесся, приближаясь, страстный и пронзительный, как звук стальной пилы, голос священника:

– Иисус ходил в простой одежде и нам велел жить в простоте! А что мы видим? Люди выставляют напоказ богатство вместо того, чтобы стыдиться его! Роскошь – великое преступление против людей, и так будет до тех пор, пока хоть один человек на свете нуждается!

Перегнувшись, я рассмотрел, как со стороны казарм в нашу сторону двигается целая толпа, во главе шествует отец Ульфилла, а за ним тянутся его слушатели.

Остановившись, как нарочно, под моим балконом, он вскинул руки и завопил истошным голосом:

– Бегите роскоши! Это не просто грех! Роскошь развращает всех: и богача, который ею пользуется, и бедняка, который алчет ее! Я проехал долгий путь сюда и что узрел горьким сердцем? Вся эта роскошь и все то мирское, за что так жадно цепляетесь, не есть необходимое вам, но определенно помешает войти в Царство Небесное!

Вот еще один Савонарола, мелькнула злая мысль. Хотя бы ты поскорее закончил, как и тот, на которого ты так похож.

К нему сходилось все больше народу, окружили уже двойным кольцом, слушают не просто внимательно, я видел, как вскидывают кулаки, орут что-то, явно поддерживают. Ну еще бы, что-то типа отнять и поделить…

Тепло и спокойствие, окутывающие меня, словно солнечный свет по выходе из мрачной сырой пещеры, начали рассеиваться. Лоралея наконец подняла голову, в глазах недоумение, и, не выпуская меня из объятий, посмотрела вниз во двор.

С площади долетели страстные слова:

– Нет ничего более рабского, чем роскошь и нега! И нет ничего более царственного, чем труд!

Слышались и крики одобрения, Лоралея вздрогнула, словно попала под ледяную струю водопада, прижалась крепче и спросила с тихим упреком:

– А почему, мой лорд, ты ему не укоротил язык еще раньше?

Я ответил со вздохом:

– На мысли надо нападать с другими мыслями. На идеи не бросаются с обнаженным мечом. А подходящей, чтобы срезать этого гада, увы, у меня нет.

Она разжала руки, встала со мной рядом и в изумлении смотрела на разглагольствующего священника.

– Ты хочешь сказать, что он вне твоей власти?

– Конечно, – согласился я. – Он, скорее, во власти отца Дитриха. Но и то не в той мере, как у нас, военных. Ульфилла признает своим сюзереном только Господа Бога, скотина. Пойдем, дорогая. Ночи пока теплые, но я не хочу, чтобы ты простудилась.