Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт

Рав Давид, рабанит Ривка, Шошана и Натан, озорной Бухи с Шилат, а за ними братья и сёстры, племянники и племянницы Нехамы и Бенци… То и дело рядом появляются и снова куда-то уплывают Цвика и Нахуми, его сестрёнка Лиора, их отцы и младшие братья и сёстры… И всё это на фоне оглушительного грохота, перемежаемого чарующими мелодиями, теми самыми, памятными… Ширли всё время пугливо оглядывалась, когда слышала звук ударника, потом тихо шепнула Реувену: «Эти барабаны и дарбуки… Зачем так громко… Я почти не слышу ни флейты, ни гитары, ни угава…» — «Хорошо, дорогая, я их попрошу потише… снизить ударный фон…» — «Меня это почему-то пугает…» — «Не бойся! Это же наша музыка!..»

Отчётливо осталось в памяти, как они с Реувеном остались наедине. Серебристо-лиловые стены, чуть темнее оттенок полупрозрачных кружевных занавесок на огромных окнах.

И на этом фоне — приближающееся к ней лицо Реувена, необычная, смущённая улыбка, огромные каре-зеленоватые глаза, почему-то очень похожие на глаза Ноама… Он очень медленно подходил к ней, и вдруг оказался очень близко, робко положив руки на её худенькие плечи. Потом осторожно и нежно взял в ладони её щёки и наклонился над лицом. У Ширли внутри всё задрожало, сердце стремительно понеслось куда-то вниз. Она пару раз моргнула и широко раскрыла глаза. Робко поцеловав её сначала в щёку, потом в губы, он тихо произнёс: «Ты — моё маленькое чудо! Я и не знал, какое ты чудо!» И тут Ширли разрыдалась. «Что такое, роднуленька?» — «Рувик, я тебе не рассказывала…» Реувен почувствовал, что сердце его стремительно падает вниз. Он сильно побледнел, отпустил её, резко отстранившись и опустив руки, и хрипло спросил, не глядя на неё: «Что ты мне не рассказала?» — и сильно закусил губу. — «Мы с Ноамом в тот день, когда… когда… мы с ним первый… и последний раз целовались… только целовались… ты не думай… — еле слышно пролепетала она, потом скороговоркой: — Мы шли и всю дорогу целовались, и ничего вокруг не замечали… И он мне говорил те же самые слова. И сейчас… — она всхлипнула: — мне почудилось, что… ты — это он. Ты так же, как он, целуешь, и твои руки и губы очень похожи на его руки и губы… И почему-то глаза тоже… Прости меня, что я не рассказала тебе об этом раньше… о том, что я уже целовалась… Но сейчас я поняла, что ты должен знать…» — и она виновато глянула на него сквозь слёзы. С облегчением увидела, что краска возвращается на его лицо, а следом и улыбка, такая добрая и ласковая!.. «Ну, конечно! А как же иначе! Ведь не может быть, чтобы мой братик не испытал хотя бы раз в жизни такого счастья! И мне сейчас даже кажется, что… нет, если бы… — он смущённо отвернулся, — я бы, наверно, расстроился… Всё-таки мы все немного эгоисты…» — и он снова и ещё крепче прижал её к себе и принялся целовать, всё неистовей и неистовей, шепча ласковые и нежные слова, и она, заливаясь слезами, отвечала на его поцелуи и шептала только одно слово: «Рувик… Рувик… Рувик…»

…Ширли, утомлённая, уснула, а Реувен от сильного возбуждения никак не мог заснуть. Он лежал и улыбался в полумраке, поворачивал голову и смотрел, смотрел на спящую Ширли, и никак не мог насмотреться. На какие-то краткие минуты он проваливался в сон, потом просыпался, но боялся пошевельнуться, чтобы не спугнуть её сон. Когда забрезжил рассвет, он осторожно сел в постели и снова, не отрываясь, смотрел на спящую Ширли, думая: «Моя жена Ширли… Моя жена Ширли…

Моя маленькая жёнушка… Моё маленькое чудо…» Она тихо дышала, подложив ладошку под худенькую щёчку, улыбаясь во сне… И Реувен, глядя на её улыбку, заулыбался тоже. И вдруг её тонкое нежное личико сморщилось, и между ресницами блеснула слеза, скатилась по тонкой, смуглой щёчке.

Реувен тут же отвернулся, и его лицо приняло горькое выражение. Он подумал: «Неужели всю жизнь мой родной и любимый покойный брат будет стоять между нами? Вчера, когда я с нею стоял под хупой, мне казалось, что его душа благословила нас, а она, моя девочка, никак не может его забыть…» Спустя считанные минуты Ширли раскрыла глаза и увидела, что Реувен сидит подле неё, смотрит куда-то в сторону, а лоб прорезала горькая складка. «Реуве-ен!» — нежно позвала она. — «А… Вот я…» — тут же обернулся он к ней и попытался улыбнуться. — «Пожалуйста, простиь меня… Ты, наверно, видел, как я плакала во сне… Это мне снова приснился тот ужасный лабиринт… Ну, а Ноам… ничего не поделать, он мне всегда будет сниться… Но он не должен стоять между нами…» — «Ты что, во сне мысли читаешь?» — «Конечно, нет! Но когда я плачу, ты сразу понимаешь, что это я по Ноаму, а когда ты так печален, то я тоже думаю, что это из-за Ноама… А ведь Ноам — это наша общая утрата! А ещё у меня папа и дедушка… тогда же… Поэтому пусть память о них по-доброму освещает нашу с тобой жизнь… даже если она вызывает печаль и слёзы…» — «Какая ты у меня умница! Ширли, моя маленькая жёнушка!» — и он принялся осыпать её лицо поцелуями, и она благодарно и доверчиво прижалась к нему.

За дверью послышался шум, и через минуту — стук в дверь. «Минутку!» — недовольно крикнул Реувен, оборачиваясь в сторону двери. — «А мы не к тебе, братик! — послышался голос его неугомонной сестрицы. — Ты хоть знаешь, который час?» — «Нет, меня это сейчас не интересует! Погоди, я открою, но вы сразу не входите…» — снова крикнул Реувен, повернул ключ и тут же юркнул в ванну.

Вошли Ренана с Хели, а сзади — Мория. Ширли заулыбалась, натянув одеяло до горла:

«А не рано?» — «Нет, в самый раз! Мы хотим помочь тебе… — сказала Мория. — Ты прости маму, они с бабушкой уехали домой… — она смущённо отвернулась и замолчала, потом быстро заговорила: — Вот, Ренана тебе принесла несколько шляпок, она всю эту неделю по ночам делала. Нехама тоже немного помогла, говорит: хочу, чтобы у моей невестки были красивые шляпки, под стать ей самой!» — «Неужели так и сказала?» — недоверчиво хмыкнула Ширли. — «Ага! Ты не думай — моя мама тебя полюбила, потому что ты любишь Рувика…» — смущённо заверяла её Ренана.

«А что моя мама?» — не отставала Ширли от Мории. — «Понимаешь, какое дело…

Просто бабушка устала и плохо себя почувствовала, и Арье забросил их домой, а потом вернулся… Ты не обижайся на маму, дай ей придти в себя… после всего…

Лучше давай, примерь ещё шляпку… Твоя подруга великолепная мастерица… Не понимаю, чего ей взгрустнулось идти в медсёстры… Ведь она отказывается от своего собственного дела, ради того, что, может, так и не станет её делом. И это в то время, когда она с детства нашла своё! Не всем так везёт!» — и Мория грустно усмехнулась. Хели молча кивнула. Ширли качнула головой: «А вот и мама от своего дела почти отказалась…» — «Это на время… Ведь всю жизнь она учила детей музыке… пока не случилась эта жуткая история… А сейчас с неё нельзя много требовать, она всё ещё тоскует по папе, и всё-таки нашла в себе силы для нескольких учеников…» — вздохнула Мория. — «Она настаивает, чтобы мы вернулись в Эранию, говорит, что у нас ненадёжно… А мы с Рувиком хотим туда же, где Ренана с Ирми и Хели с Максом — на Гиву! Я уж маме пока не говорю… Там такие пейзажи, такой воздух! Сказка!» — «А ты знаешь, — вставила, просияв, Хели, — что нашу Гиву назвали Гиват-Ноам?» — «Ну, тогда я просто обязана там поселиться! Я уверена, Рувик согласится!» — «Конечно, дорогая! Я почему-то уверена, что он сам тебе это предложит: и сестра рядом, это немаловажно! И Шмулик тоже хочет там поселиться… — ласково погладила её по плечу Мория. — Ты же знаешь, что это совсем недалеко от нас? А потом я, может, маму и бабушку уговорю к нам переехать…