Алена Алексина - Перехлестье

— Это вы тут все развалили или оно так и было?

Мужчины переглянулись и лишь один Маркус, казалось, не заметил вопроса, потому что смотрел на Василису, но не слышал ее речей.

— Ильса, — негромко позвал он.

Взгляд девушки затуманился, а потом потемнел. Фирт провел закованной в перчатку рукой вдоль лица Василисы и та покачнулась. Йен едва успел подхватить жену и с удивлением увидел стоящую в шаге от нее женщину.

Она не была красивой. Но Маркус смотрел на нее с такой любовью во взгляде, словно она была средоточием всех достоинств.

— Ильса…

Грехобор смотрел на нее стараясь запомнить. Он уже забрал грехи незнакомки, и они упали ему в душу, как переспевшие гроздья боли, однако вместо привычного страдания, растворились в его силе и канули без остатка.

Маркус протянул руку к стоящей напротив женщине. Пальцы прошли сквозь тонкое запястье, и призрак покачнулся, словно от ветра.

— Вот для чего мне нужно было, чтобы ты страдал, Йен. Вот для чего был нужен ты сам. Никто другой не смог бы сделать того, что сделал для нее Грехобор. Фирт…

Жнецу не пришлось повторять дважды. Ярко вспыхнула на солнце перчатка, ослепив всех, кто стоял по близости, а когда невольные зрители случившегося, наконец, проморгались, поляна была пуста.

— Йен, — раздался в тишине слабый голос, — я что — больше не колдунья?

Все стоящие на поляне обернулись к Василисе, а она смотрела то на Фирта, то на Йена и ждала, наконец, вердикта, относительно своей судьбы.

Эпилог

— Багой! — звонкий голос, доносящийся с кухни, заставил корчмаря подскочить и вжать голову в плечи. — Да когда ж ты ее починишь! Я сейчас задохнусь!

Хозяин "Кабаньего Пятака" вырос на пороге кухни мгновенно, как по зову сердца. Эхо крика еще гуляло под закопченными потолочными балками, а виновный, осужденный и приговоренный, уже стоял, готовый к смерти.

— Еще раз мне придется разжигать это… эту… И будешь готовить САМ!

— Дочка, что ты бушуешь? — с заискивающими интонациями в голосе спросил харчевник. — Я уже почти затопил, а тут постоялец…

Жалкая попытка оправдаться не удалась.

Дочка, прищурившись, спокойно сказала:

— Если к завтрашнему дню не исправишь, корми постояльцев соломой!

— Все, все, все… — запел Багой, отступая. — Сегодня же сделаю!

И он выскользнул прочь из кухни, отступил в обеденный зал и для надежности спрятался за стойкой, где принялся яростно натирать кружки, бубня:

— Да когда ж уже он явится–то, а? Сколько еще девке томиться?

На его счастье Зария не слышала этого бухтения, она вышла на двор и теперь стояла, вдыхая свежий утренний воздух. На душе было тоскливо и пасмурно, вопреки погожему солнечному деньку.

Иногда девушке не верилось, что все закончится хорошо. Иногда казалось, что все просто… закончилось. И хотелось одновременно расплакаться и раскричаться от обиды. Василиса и Йен накануне приехали в гости. Вид у обоих был заговорщический.

Василиса с красивым круглым животиком ходила, переваливаясь, как уточка, быстро уставала и окруженная заботами Багоя только и искала, где бы спрятаться. Йен шепнул Зарии, что Милиана напророчила им двойню. И чернушке стало смешно. Она не представляла Грехобора с двумя свертками ревущих младенцев на руках.

И тут же, против всякой логики, Зария тихо всхлипнула. Как же им хорошо! Они счастливы и не живут ожиданием неизвестно чего… А она стоит одна, пропахшая дымом, в застиранном переднике и с растрепавшейся косой. Одна. Уставшая от постоянных надежд.

И в этот самый миг, кода девушка была столь близка к отчаянию, теплый ветерок мягко коснулся ее спины, и голос, памятный до дрожи, до судорог в горле, прошептал на ухо:

— Зария–а–а-а…

Она рывком развернулась и, наконец, увидела того, кого так долго ждала. Какие усталые у него были глаза! Он казался старше, чем прежде, лицо осунулось, а в уголках рта залегли горькие складки. И никого на всем свете не было красивее этого мужчины, с робким ожиданием глядящего в ее глаза.

— Глен! — девушка повисла на нем, прижавшись всем телом, слыша стук его сердца, ощущая тепло его кожи и силу его рук, сомкнувшихся на ее талии.

— Почему? Почему так долго? — Зария отстранилась, обхватив лицо мужчины ладонями. — Я…

— Прости… — Глен перехватил ее руку и поцеловал. — Быстрее не получилось. Это не так–то просто — заново родиться. Прости.

— Нет, — помолчав, покачала головой Зария и залилась краской. — Ты слишком неубедительно просишь…

* * *

Дэйн заметил брата, сидящего в тени дровяника раньше, чем об этом сказал его дар. Это обрадовало и успокоило Волорана. Магия истончалась. Скоро ее совсем не останется и люди забудут когда–нибудь, что дэйны, маги и колдуны были живыми людьми, а не образами из старинных приданий. Разрушатся от времени святилища, зарастут травой и станут просто камнями. Мир сделается проще.

— Ты чего не рядом с женой? — спросил дэйн.

— Она спит, — взгляд Грехобора потеплел. — Ну, я и ушел, чтобы не разбудить ненароком. Знаешь, до сих пор не могу поверить, что она… и я…

Старший брат хмыкнул:

— Понимаю. Наверное, нет–нет, а боишься к ней прикоснуться или думаешь, что спишь?

Йен кивнул, а потом, задумчиво глядя куда–то в пустоту сказал:

— Она всегда тебя любила. С того самого момента, как первый раз увидела. Не думал, что такое бывает.

— Что? — брови Волорана поползли вверх.

— Милиана жила только тобой. Оно говорила о тебе постоянно, о том, что ты скажешь или как поступишь, о том, когда придешь, о том, какой ты. И она сияла, стоило тебе оказать ей даже самый незначительный знак внимания — мимолетно кивнуть или просто посмотреть в ее сторону.

— Зачем…

— Но ты ее не любил. Я был в этом уверен. И ей об этом сказал. Дэйны не умеют любить, — Йен повернул голову и посмотрел на брата. — Она была красивая. А я глупый. И Проклятый дар искажал чувства… Я ведь с самого начала знал, что во мне она видит и ищет тебя. Но потакал этому. То ли ее жалел, то ли себя…

— Прекрати.

— Тогда, в переулке, когда она умирала и спросила, есть ли у нее шанс. Она не про меня спрашивала, а про тебя. И я снова солгал. Сказал, что шанс есть.

Дэйн закрыл глаза.

— К чему ты это говоришь?

— И той ночью, когда ты пришел и увидел ее спящей у моих ног… я тоже солгал, — Грехобор с болью посмотрел на брата. — Она не хотела оставаться со мной. Она бы ушла к тебе, не раздумывая. Но она боялась. Боялась, что тогда я озверею еще больше, боялась моей силы, боялась меня. Потому она и молчала… знала, что елси я сорвусь еще раз, остановить это не сможет уже никто. Ты погибнешь. И я тоже.