Ксения Медведевич - Ястреб халифа

Гассан убедительно зарыдал, замазываясь рукавом, хрюкая и обещая никогда, никогда больше…

— Язид, — не обращая внимания на попискивания Гассана, обратился нерегиль к юному слуге, и тот явственно почувствовал, как шевелятся на голове волосы. — Тебя я отправлял на рынок вместе с кухаркой и поваром. И ты от них сбежал. Женщинам пришлось нести тяжелые корзины самим. Толуй! — кликнул самийа управителя.

Тот подбежал, кланяясь и кивая бритой головой.

— Накажи его.

Скулящего Язида тут же оттащили в сторону и повалили, ожидая, когда раб Толуя принесет палки.

Нерегиль осмотрел всех четверых. Степняцкий пацан не получил пока ничего, ни по затылку, ни по спине, но лежал тихо, как мышь под метлой, — и, несмотря на незнание ашшаритского, прекрасно понимал, что к чему. Поглядев на склоненные бритые затылки мальчишек, господин Ястреб сказал:

— Глазеть на казнь ради развлечения — занятие для уродов. Я же хочу, чтобы вы выросли людьми.

С такими загадочными словами сейид поднялся в седло и тронулся со двора прочь. Ошеломленно переглянувшись, все четверо одновременно прониклись одной и той же мыслью: у богов и ангелов — свои причуды. Но перечить им, увы, невозможно.

— …Я благодарен тебе за девчонку, — Хасан кивнул смазливому мальчишке-кравчему — наливай, наливай, — и покрутил ус с довольной улыбкой. — Она хорошо согревает меня по ночам.

Тарик лишь отмахнулся — о чем, мол, разговор.

Вернувшись в Алашань после Хангайского похода, Хасан обнаружил приятный подарок: ему оставили совсем юную найманочку, дочку недавно казненного мятежного хана. Девушку отмыли, приодели, и она оказалась хоть куда: нетронутая, еще с печатью, мягкая, податливая, покладистая. Хасан стал отцом ее невинности, и девчонка привязалась к нему, как котенок. Он прозвал ее Атик — в память о невольнице-кипчачке, которая была в доме матери в дни его юности. Глядя на смугленькую, с карими миндалевидными глазами девушку, Хасан все больше проникался доводами аль-Сакати, наставлявшего в своей «Книге устроений»: ятрибку лучше всего покупать для пения, мединку — ради ее элегантности, берберку — для здорового потомства, ханаттийку для наслаждения, а степнячку — для спокойного досуга.

Хасан отхлебнул из яшмовой ханьской чашечки и украдкой глянул на задумавшегося о чем-то своем нерегиля: так знает он или нет?.. Ибн Хальдун передавал свои депеши через Бахтияра ибн Барзаха, а тот отдавал их только Хасану. А уж тот приносил новости самийа. Впрочем, кто их, сумеречников, знает, Тарика могли извещать обо всем джинны. Но какое дело джиннам до событий в халифском дворце?..

Толстый ковер, занавешивавший частую деревянную решетку окна, хлопнул с порывом ветра. Крупный секущий песок, заживо снимающий кожу с лица, свистел над Лошанью. Далеко за стенами города лежало белесым, так еще и не растаявшим зеркалом льда озеро — берега Балхаша топорщились жухлыми гривками травы, редкие кустики пригибал к неплодной земле ветер. Давеча на пошедший иглами хрупкий пористый лед забрела корова — да так и ушла на дно, несмотря на все усилия орущей и тянущей за веревки степняцкой рвани. Поднимаясь в комнаты к Тарику, Хасан глянул в смотревшую на северо-восток бойницу: озеро казалось серым бескрайним простором, ограниченным огоньками кочевий в черной беззвездной дали.

Нерегиль сидел, опершись щекой на руку. Золотой узорчатый браслет чуть сполз, приоткрывая запястье. Хасан поспешно отвел взгляд — ему уже приходилось видеть эти шрамы, но все равно становилось как-то не по себе. Поговаривали, что Яхья ибн Саид написал целую книгу о своем путешествии на запад, и вот там про Тарика рассказаны такие ужасы, что не приведи Всевышний.

Самийа, прикрыв глазищи, рассеянно водил пальцем по тоненькой кромке чашечки. Она протяжно пела, отзываясь на прикосновение.

Так знает или нет?..

— Зачем ты приехал, Хасан?

Он вздрогнул — Тарик всегда нападает неожиданно, пора бы тебе это запомнить, о ибн Ахмад. И решился:

— Я привез новости. Из столицы. Плохие новости.

Чашечка пела, лениво опущенные прозрачные веки даже не дрогнули. Так — знает?.. Впрочем, уже неважно.

— Восемь дней назад халиф Аммар ибн Амир пал от руки убийцы.

Длинные белые пальцы бережно прихватили яшмовый ободок чашки и отставили ее в сторону. Тарик вздохнул и, выпрямив спину, сел поудобнее. На фарфорово-бледном точеном лице не мелькнуло даже тени чувств.

— Ты знал.

— Восемь дней назад я увидел очень плохой сон, о Хасан, — призрачным голосом откликнулся самийа. — В нем танцевала женщина. Я кричал, но никто меня не слышал. Похоже, только я видел, что у нее в прическе не шпилька, а стилет.

Ибн Ахмад кивнул.

Рабыньку купили для дворца еще год назад — из дома знаменитого содержателя девушек Бараката аль-Фариса. Она резво плясала на хорасанский манер, и поговаривали, что между ней и командующим Левой гвардией Сардаром ибн Масуди происходит то, чему не должно происходить. Рассказывали даже, что почтенный военачальник даже просил управителя двора продать ему невольницу, да тот заупрямился: старший евнух харима доносил, что на весеннем празднике тюльпанов повелитель верующих кинул девчонке платок и провел с ней пару ночей. К невольнице приставили служанок и отвели отдельные покои, но с тех пор халиф о ней не вспоминал, занимаясь исключительно великой госпожой. А перед этим праздником девчонка отдала евнуху много драгоценностей и слезно умоляла позволить ей снова предложить себя для услады очей халифа. И старый Сабур позволил ей плясать перед повелителем в ту ночь.

Все произошло мгновенно: девушка взмахнула длинным рукавом — и сбила чашу вина на столике перед Аммаром ибн Амиром. А пока все метались, подавая халифу полотенца, она дернула за золотой шарик в навершии шпильки, прыгнула на грудь повелителю — и всадила острие прямо в сердце. Говорили, что в Хань так расправляются с неугодными сановниками подосланные императорским двором женщины-убийцы.

Аммар ибн Амир умер на месте. А девчонка не далась в руки стражникам — бросилась на меч ближайшего гуляма и насадилась на него, как бабочка на булавку любознатца: острие вышло у нее между лопаток, а она, вцепившись в рукоять, все глубже и глубже вдвигала клинок себе между грудей. И улыбалась. Так и умерла — со счастливой улыбкой исполнившей долг.

Схватили и пытали всех, кто имел к покупке и продаже женщины хоть какое-то отношение — бедняга-евнух, и так уже в преклонных годах, не выдержал дыбы и скончался во время допроса. Не зря говорили, что у евнухов, по их телесному условию, слабое сердце. А Баракат аль-Фарис показал, что девушка пришла к нему сама, с поручителем, правда, и назвалась Надийа — во дворце-то ей дали другое имя — Надийа из Дараба. В этом маленьком городке о ней, понятное дело, никто никогда не слышал. Она плела аль-Фарису, что, мол, у нее болен отец, и она хочет продать себя, чтобы выручить денег на лекарства.