Анна Оуэн - Стальное зеркало

Самым забавным в этом состязании павлинов с орлами Агапито считал то, что толедцы были не врагами, не сомнительными друзьями наподобие галлов, а действительно союзниками. Вот только именно они считали себя главными и старшими в тройственном союзе, и всерьез намеревались это подтвердить. Каждым словом, жестом, подарком и нарядом. При том, что самый богатый толедский гранд был едва ли богаче аурелианского дворянина средней руки, получалось вдвойне изысканно и втройне элегантно.

От соотечественников скрипел зубами даже Мигель де Корелла, сказавший как-то поутру, что вот теперь он осознал, как был прав, сбежав с милой родины еще в малолетстве.

Задеть герцога Беневентского в его нынешнем настроении у толедцев, естественно, не получилось. Его Светлость явно решил считать поведение союзников чем-то вроде уличной игры в квадраты — которая, однако, будучи употреблена правильно, может все же подтолкнуть Людовика к действиям, благо поветрие на севере не просто пошло на убыль, а сошло на нет. И принялся играть — с явным удовольствием. Вторая же мишень толедцев — маршал Аурелии Его Светлость герцог Ангулемский — принесла им едва ли не больше огорчений просто тем, что решительно отказывалась замечать их существование.

Зато для свитской молодежи депутация оказалась прямо-таки спасением. Изнывавшая между Сциллой в лице скуки и Харибдой в виде возможных выволочек от герцога Беневентского свита встряхнулась, взбодрилась, начистила перья и, получив прямой приказ не уронить лица, но перещеголять в изысканности, принялась за дело. От сердечной, благосклонной и чуть-чуть снисходительной дружбы у толедцев сводило скулы; у посольства тоже. Только у одних с досады, а у других — от удовольствия.

Дон Мигель назвал это битвой скорпионов со сколопендрами.

В общем и целом дорогие союзники были правы, хотели нужного, желали верного, а варварскую спесь, припудренную отточенной церемонностью, можно и потерпеть. Главное тут — не пропустить на лицо улыбку, а то война войной, но оскорбления толедская знать не потерпит.

Ферзь. А ходит как конь. Вылитый я. И что мне с ним прикажете делать?

Если в здании посольства существовало волшебное слово, то это слово — «почта». Оно открывало все двери, прерывало почти любые занятия, лечило почти любые разногласия и восстанавливало казалось бы напрочь утерянное доброе расположение духа. Почта. Перехваченные письма и донесения верных людей с севера, с запада, с востока. То, что обычно идет прямо в Рому, сейчас задерживается в Орлеане — потому что путь неблизкий и если новости будут возвращаться в столицу Аурелии обратным ходом из столицы христианского мира, они могут опоздать. И вести с юга — с побережья, из Толедо… и из дома.

Личной почты герцога секретарь без его позволения не касался: все, что нужно — перескажут или просто отдадут на хранение, но если Герарди чего-то не следует знать, то он не будет интересоваться. Тут любопытство, составлявшее основу его характера, отступало и замолкало перед представлениями о чести.

Партия не прервалась — Корво одновременно обдумывал ход и быстро просматривал бумаги, одну за другой. На предпоследней он вдруг замер, откинулся на спинку кресла. Ладонь прихлопнула лист к подлокотнику, а вид господин герцог приобрел такой, будто его на большом королевском приеме прямо во время поклона укусила пчела.

Нечто подобное Агапито уже видел — в день, когда некоторым членам свиты прочли достопамятную проповедь о Содоме. А вот в день, когда Его Светлость чуть не убил Его Величество, как раз не видел. Разобраться же, что вызывает что, Агапито пока не мог, опыта не хватало.

Его Светлость сделал ход, покачал свободной ладонью над доской и сказал:

— Синьор Герарди, мне нужен ваш совет.

— Я к вашим услугам герцог, как и всегда.

— Прочтите и скажите мне, что вы об этом думаете.

Хорошая дорогая бумага, яркие чернила, четкий почерк, не секретарский. И знакомый. Пишет де Монкада — родич, и, кажется, достаточно близкий человек. Пишет из Ромы, куда только что — тогда — вернулся. Новости, текущее положение дел в папской армии, прикидки: чем поделится с союзниками Галлия и как это можно будет использовать… этой части письма Герарди не понял, но вряд ли Его Светлость нуждается в услугах секретаря в областях военных, на то другие люди есть. Свежие сплетни. Смешная — и правда смешная — история о скульпторше, сбежавшем от нее любовнике и барельефе с Иосифом и женой Потифара, такое и пересказать не грех. И постскриптум… что любезный родич не должен беспокоиться по поводу состояния сестры. Выкидыш был явной случайностью, произошел рано, прошел легко, ничему не повредил — через две недели госпожа Лукреция втанцевала своих кавалеров в пол.

Позвольте, какой выкидыш?

Почта из дворца Его Святейшества приходила регулярно. От самого Папы, от Лукреции, от ее супруга… и ни одним словом ни о чем подобном не упоминалось. Письма монны Лукреции были веселыми, подробными, битком набитыми рассказами о приятно проведенном времени, так и этак — охота, танцы, поездки за город, новые платья, новые книги, ученый диспут… никаких неприятностей, тем более таких серьезных. И не прерывалась цепочка писем, не было недели, когда они не приходили, или оказывались написаны чужой рукой, или были слишком лаконичными…

Но де Монкада не станет лгать, тем более лгать так странно… Так, а когда он вернулся в Рому? А, вот, во вторую неделю мая. Тринадцатого числа… Тогда, кажется, понятно, что произошло.

— Ваша Светлость, сколько я могу судить, ваша родня, зная вашу привязанность к госпоже Лукреции, пыталась оградить вас от страха и тревоги за сестру, которой вы все равно ничем не могли бы помочь. И все они: госпожа Лукреция, ее муж и Его Святейшество Папа — полагаю, инициатива исходила от него — договорились, что не станут сообщать вам об этом сами и всем прочим запретят. Но синьор де Монкада вернулся в город, как он сам пишет, дней через десять после несчастья. И поскольку госпожа Лукреция уже оправилась и все было хорошо, никто не стал предупреждать его. А он, в свою очередь, также подумал о ваших чувствах и поспешил успокоить вас и обрадовать хорошими новостями.

Светлые тигриные глаза упираются в Герарди, словно ощупывают взглядом. У большинства людей глаза от гнева темнеют, а тут — наоборот, темный янтарь светлеет до медового оттенка. Агапито не настораживается — понимает, что негодование обращено вовсе не на него. И не на де Монкаду, разумеется.

А на своих приближенных герцог гнев не срывает, это уже известно, известно твердо, и можно не опасаться. Де Корелла, которому приходится по два часа в день отдуваться с мечом за все, что происходит, мог бы и поспорить, но и ему ни разу не сказали резкого слова, не повысили на него голос из-за каких-то неприятностей в посольстве или во дворце.