Макс Мах - Твари Господни

Впрочем, все это дела давно минувших дней и по нынешним временам вполне себе преданья старины глубокой. События более близкого времени были не менее интригующими и драматичными. Андрей Иванович Корф – выпускник петербургского политехникума – стал инженером в те же примерно годы, что и Иван Телегин,[77] и на Первую Мировую войну ушел, как и тот, прапорщиком. Однако закончил он Великую Войну уже штабс-капитаном, но пошел не к белым, а к красным, между прочим, точно так же, как и герой Толстого. Впрочем, причину для этого Андрей Иванович имел самую основательную. С 1917 года он состоял в партии социалистов-революционеров, членом которой и оставался до самого официального ее роспуска в 1918. А в 1919, будучи в то время уже командиром полка, он – пусть и не долго – служил в той самой дивизии, комиссаром которой являлся Исайя Штерн, но породнились они много позже, когда ни один из них в РККА уже не служил. Дело в том, что после гражданской, Андрей Иванович вернулся к своей инженерной профессии, а позже – соответственно, в конце 20-х и начале 30-х – защитил одну за другой две диссертации и стал профессором. Может быть, поэтому и уцелел, хотя в 37-ом и 39-ом его дважды исключали из партии, в которую он когда-то все-таки вступил, но, бог миловал, оба раза Корфа восстанавливали, выпив, однако, известную порцию крови, но зато не расстреляли и даже не посадили. А вот Исай Александрович во время большого террора сел, хотя в то время тоже был уже профессором. Но и ему, почитай, повезло немеренно, потому что осенью 1941 его неожиданно выпустили, как и некоторых других физиков-химиков – а он как раз химиком и был – и направили в промышленность боеприпасов, к вышедшему несколько раньше Борису Львовичу Ванникову, который Штерна, собственно, из лагеря и вытащил. Такая вот история. А дети Штерна и Корфа познакомились и поженились уже во время войны в Казани, где оба деда тогда жили и работали. Ну, а потом случился тот немецкий осколок, и началась уже собственная история Виктора Корфа.

Дар открылся у Виктора в шестьдесят первом. Ему и семнадцати еще не было. Вероятно, он стал тогда самым молодым колдуном в СССР, но об этом, впрочем, ни тогда, ни после, никто так и не узнал. А вот сам Виктор пережил в то время настоящую драму, хотя касалась она, как ни странно, не причины, то есть, самого этого таинственного дара, а следствий из него проистекающих. Дар был, в общем-то, принят, как данность, как начавшие незадолго до этого пробиваться над верхней губой и на подбородке волосы, или вдруг пробудившийся интерес к особам противоположного пола. Не то, чтобы случившееся с ним чудо не удивило Виктора. Еще как удивило. И взволновало, естественно. Однако не испугало. Витя был очень умным юношей, к тому же начитанным. Читал он, между прочим, и Беляева с Уэллсом, и Конан Дойла с Жулем Верном, поэтому и удивление его было вызвано не столько самим обретением невероятных способностей, сколько тем, что магия самим фактом своего существования противоречила тем самым непреложным законам природы, изучению которых он предполагал посвятить свою жизнь. Три профессора естественных наук в одной семье что-то да значат. Но интерес и испуг, разные вещи. И недоумение не всегда порождает страх.

А испугался Виктор совсем другого. Он испугался инакости. И страх этот пересилил даже вспыхнувший в нем было восторг от неожиданно обрушившегося на него могущества. Однако, на самом деле, как довольно быстро понял Виктор, всемогущим он не был. Он стал колдуном, а не богом. Но, не став богом, он, тем не менее, перестал быть и человеком. Неожиданный и непрошенный дар превратил его не в высшее существо, каким он на мгновение – пусть даже это мгновение растянулось на дни и недели – себя почувствовал, а в изгоя. Да, воображение у Виктора было развито ничуть не хуже, чем у его сверстников. Возможно, и, скорее всего, даже лучше. Но в том-то и дело, что развитое воображение и своеобразный личный опыт, который, учитывая его "нежный" возраст, являлся, по большому счету, всего лишь пережитым и прочувствованным сердцем и душой опытом членов его семьи, позволили ему увидеть ситуацию as is.[78] Он знал, понимал, чувствовал, что это значит, быть немцем в стране, ведущей тотальную – отечественную! – войну с Германией, или евреем среди людей, охваченных психозом ксенофобии, или врагом народа там, где народ в едином строю… или колдуном среди обычных людей. И неважно, что пресса захлебывалась восторгами по поводу доктора Калюжного или заслуженного артиста Арамяна. Когда-нибудь должно было наступить отрезвление, и тогда…

Оглядываясь назад, Виктор ясно видел, что дал тогда слабину, "отпраздновав труса" на все сто процентов. И причины своего поведения понимал и не собирался себя извинять или оправдывать – хотя и был тогда, в сущности, ребенком – но теперь, когда прошли годы, и жизнь подтвердила его опасения, понимал Виктор и то, что слабость эта тогда его и спасла. Ведь он сразу и бесповоротно – едва только ощутил в себе силу колдуна – решил, что никому и ни при каких обстоятельствах об этом не расскажет, и тщательно следил, чтобы не выдать своей тайны случайным поступком. А затем, в 1965 он и вовсе исчез, "уговорив" родителей, что поступает правильно, уезжая работать в Сибирь. В Сибирь он, разумеется, не поехал, но и домой уже никогда не вернулся.

– Что произошло в восемьдесят девятом? – Спросила Лиса после секундного молчания.

– В восемьдесят девятом? – Переспросил Виктор, разливая коньяк. – Ничего особенно интересного в восемьдесят девятом не произошло. Это конец истории, а не начало, – сказал он, стараясь подавить, разливающуюся в душе тоску. – Идеалисты ушли, скептики остались. Но, по большому счету, никто не получил того, чего хотел.

– А чего вы хотели? – Спросила Рэйчел.

– Агасфер и Конфуций живы? – Одновременно с ней поинтересовалась Лиса.

– Чего мы хотели? – Переспросил Виктор. – И невинность соблюсти, и капитал приобрести, вот чего мы хотели! – С неожиданной даже для самого себя злостью сказал он. – И вот трое мертвы, и трое живы.

– Живы они, куда денутся. – Ответил он наконец на вопрос Лисы. – Только давайте, отложим этот разговор на вечер. Вернее, на ночь. Сходим в город, а потом поговорим. Лады?

8

Тишина.

"Господи, какая тишина!"

Лиса стояла под деревьями и смотрела на долину. Минуту назад по грунтовке внизу проехала машина. Проехала – надо было напрячь слух, чтобы разобрать сходящий на нет звук работающего мотора – и исчезла по ту сторону горы, оставив за собой поднявшийся было, но быстро опавший шлейф пыли. И все. Как ни бывало. Долина, горы, темная зелень деревьев и светлая – трав, дымок над домиком на противоположном склоне, и огромное безмолвное небо ранней осени.