Феликс Крес - Королева войны

Кеса появилась, как всегда, на рассвете. Она любила вставать рано, так же как и посланник. На ней было серо-белое платье на мягкой меховой подкладке — зимняя домашняя одежда, которая еще поздней осенью пришлась Готаху весьма по вкусу. Она несла кружку, распространявшую вокруг прекрасный запах подогретого вина с кореньями, а на небольшом блюде — легкий завтрак: украшенные гарниром ножка и крылышко цыпленка. На дворцовой кухне ее наверняка ненавидели.

— Это не из-за тебя, — сказала она, словно отгадав мысли посланника. — Ты же знаешь, что я всегда завтракаю в это время. Они привыкли. Я просто послала за второй порцией для тебя.

Она направилась к двери.

— Уже уходишь?

— Нет… Подожди.

За дверью явно стоял невольник. Она что-то взяла у него и тут же появилась снова, неся два громадных тома, которые положила на стол.

— Я прочитала.

— Мое письмо тоже?

— Тоже.

Месяц назад Готах получил весьма необычную посылку. Громбелардская вице-королева, единственная дочь императора, просила посланника дать оценку очень необычной истории, записанной по ее требованию. Это был рассказ о судьбе легендарной громбелардской Охотницы, уже покойной подруги княгини Верены. Готах тоже знал эту женщину.

— И что ты думаешь? — спросил он.

Кеса присела на край кровати.

— О письме или о тех книгах?

— Сперва о письме.

— Вычеркни конец, — сказала она, — все равно ее высочество княгиня — представительница императора ни слова не поймет. Из письма, которое она прислала вместе с этими книгами, следует, что княгиня Верена ничего не знает о Шерни. И похоже, не желает знать. Сократи письмо, напиши только о том, что касается Охотницы.

— Может быть, и так. — Он задумался. — А история, описанная в этих книгах?

— Она прекрасна и необычна. Даже не верится, что ее высочество не побоялась послать эти книги через полмира. Правда, она пишет, что у нее есть еще один экземпляр этого труда… Прекрасная и необычная история, — повторила она. — Ну, может, за исключением того, что касается Дартана. — Она слегка улыбнулась. — Это скорее рассказ о том, как армектанский летописец, пишущий о громбелардской разбойнице, представляет себе Дартан. Дом А. Б. Д. в Роллайне — один из самых важных, а его благородие Байлея я даже когда-то видела.

— В самом деле? — оживился Готах.

— Я не всю жизнь провела в Сей Айе, — напомнила она. — Мой первый господин… Со вторым-то я нигде не бывала. Единственное, что я от него получала, — побои.

Она погрустнела.

— Жаль об этом говорить. Но его благородие А. Б. Д. Байлей не мог говорить такую чушь и уж наверняка ни перед кем не плакал… Откуда берутся такие истории?

Готах пожал плечами.

— Армектанцы когда-то давно выиграли войну с Дартаном. Беспомощность дартанских командиров, а также своеволие и недисциплинированность дартанских рыцарей со временем обросли фантастическими подробностями и стали легендой. Эту легенду перенесли на всех дартанских рыцарей, а может, и вообще на всех дартанцев. По всему Шереру повторяют распространенную чушь о том, что дартанец — это трус, который может самое большее забавляться мечом в смешном турнире на арене. Роллайна в какой-то степени подтверждает подобное мнение. Если где-то действительно исчезли рыцарские традиции — то в столице.

— Но не исчезла родовая гордость, — заметила Жемчужина. — Его благородие Байлей наверняка ни перед кем не плакал. И кроме того, даже если он в самом деле брал у кого-то уроки владения мечом, то скорее совершенствовал свои умения, чем учился всему с самого начала. Хотя, с другой стороны, вполне очевидно, что в собственном доме оружие он не носил. Зачем ему было постоянно спотыкаться о меч? Ты ошибся, — сменила она тему, показывая почти законченное письмо. — В заголовке ты титулуешь ее княжеское высочество представительницей императора в Громбе.

— В самом деле? Исправлю, если не забуду, — весело сказал он. — Для меня княгиня Верена всегда сидит в Громбе, и я никак не могу себе представить, что столица теперь в Лонде.

Горячее вино согрело внутренности. Готах полюбил воскресшую зиму, удобную постель, Кесу и ароматное цыплячье крылышко.

— Не может быть и речи, чтобы я отсюда уехал, — сказал он с закрытыми глазами, лежа доедая завтрак. — Я буду здесь жить до конца своих дней, спать и есть. Поговорю с княгиней Эзеной. Может, ей тоже требуется придворный летописец? Правда, один у нее уже есть. Но я умею очень красиво писать… когда захочу.

Он доел завтрак и допил вино. Кеса убрала кружку и блюдо. Лежа под теплым покрывалом, Готах посмотрел на снег за окном и на молчащую Кесу.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего… Просто я вдруг подумала, что ты действительно мог бы здесь остаться.

Он взглянул ей в глаза, но она ему не ответила, продолжая сидеть на краю постели, глядя на лежащие на коленях руки.

— Я тот, кто я есть, — сказал он. — Увы. Здесь не мое место. Кем я мог бы тут быть? В самом деле летописцем?

— Я знаю.

Внезапно он сел и сделал то, что уже давно хотел сделать, но никак не осмеливался: обнял женщину, привлек к себе и, прежде чем она успела возразить, мягко поцеловал в губы. Он не умел целоваться… Давно забытый юношеский опыт ничем не мог помочь; еще не старый, но уже более чем зрелый мужчина хотел поделиться с красивой, внушающей робость женщиной всем, что он чувствовал — но у него не получалось. Он был неловок и неуклюж…

Она без труда отстранилась.

— Нет, — сказала она. — Прости… но нет.

— Ты красивая, — тихо сказал он. — И ты знаешь, что не только в этом дело. Ты для меня… С кем я еще могу говорить о таких вещах, кроме тебя?

— Я не красивая, — с горечью ответила она, вставая. — Ты видишь только платье… Я родила ребенка, ты же знаешь. Ты видишь только то, что стоит видеть. Я никогда перед тобой не разденусь. Перед кем угодно, только не перед тобой.

Готах знал историю брошенной, никому не нужной невольницы, которая вопреки здравому смыслу когда-то поверила, что ей позволят оставить при себе ребенка. Глупое маленькое существо, которое будет любить свою маму только за то, что она есть.

— Но… разве это важно? — со всей искренностью сказал он. — Кеса, не может быть, чтобы ты и в самом деле так думала. Скажи, тебе… мешает мое лицо?

Она вздохнула и на мгновение закрыла глаза, а потом ответила со своей обычной спокойной решительностью:

— Не мучай меня, ваше благородие. Это ни к чему, поскольку я многое знаю о жизни. Я пришлю кого-нибудь, чтобы принесли тебе теплую одежду. Если тебе будет нужно что-то еще — дай знать.