Катарина Керр - Чары кинжала

— Я только на пару слов, — сказал Невин. — По одному очень деликатному делу.

— Могу поспорить, что ты имеешь в виду Джилл.

— Точно. Признаюсь, я был очень удивлен, что ты позволил ей втянуться в эти отношения.

Каллин исследовал лезвие меча, нашел несколько пятен и начал тереть их тряпкой.

— Я думал, тебя это меньше удивит, чем остальных, — сказал он наконец. — Ты — единственный, кто знает, почему я не мог не позволить ей это.

Он посмотрел прямо Невину в глаза, и Невин был восхищен им впервые за четыреста лет. Высокомерие, которым когда-то щеголял Геррант, переходило из поколения в поколение, превратившись в конце концов в истинную человеческую гордость, которая стала сущностью жизни Каллина.

— Существует много других заслуг, кроме боевой славы, — произнес Невин. — Ты имеешь то, что заслужил.

Пожав плечами, Каллин положил меч на кровать.

— Кроме всего, — сказал он, — Джилл поступила правильно, разве не так? Ее жизнь будет лучше, чем та, которую я мог бы предложить ей. Какого мужа смог бы я найти для нее? Какого-нибудь ремесленника или, может, владельца таверны… И кем бы она была, выполняя всю жизнь тяжелую работу? Для дочери серебряного кинжала она добилась многого — это очень высокое положение.

— Да, действительно, — согласился Невин. — Я никогда не пробовал взглянуть на ее жизнь с таких позиций.

— Конечно, ты рассуждаешь по-другому. Как там в старой поговорке? Добродетель дороже богатства? Я бы скорее перерезал Джилл горло, чем позволил ей превратиться в шлюху, но когда ты ступаешь на «длинную дорогу», то начинаешь понимать, что там нет возможности заботиться о таких мелочах, как добродетель. Видят боги, я сам продавал собственную честь тысячу раз, и даже больше. Кто я такой, чтобы судить и презирать ее?

— Ну, по правде говоря, не многие люди могли бы так говорить о своей единственной дочери.

Каллин пожал плечами и снова взял меч, затем провел мозолистой ладонью по желобку лезвия.

— Я признаюсь тебе, о чем я молчал девятнадцать лет, — произнес Каллин. — Ты думал когда-нибудь о том, как я получил прозвище проклятого серебряного кинжала?

—  Часто. Но боялся спрашивать.

— Я был всадником в отряде керморского гвербрета, — Каллин едва улыбнулся. — Там была одна девушка, которую я полюбил. Она прислуживала за столом в большом зале. Это была мать Джилл, ее звали Сериан. И другой парень любил ее тоже. Мы подрались из-за нее, как собаки из-за кости. Она дала понять, что выбирает меня. Но этот парень, проклятье, я забыл, как его звали, ну да все равно, — он не поверил ее словам и продолжал увиваться вокруг нее. Однажды он набросился на меня, когда я попытался поставить его на место. Мы схватились не на жизнь, а на смерть, и я убил его, — Голос Каллина умолк, он посмотрел на меч, лежавший у него на коленях. — Прямо там, в казарме гвербрета. Его милость чуть не повесил меня, но капитан вмешался: все-таки тот напал на меня первым. Потом его милость выгнал меня со службы. Моя бедная Сериан настояла на том, чтобы я взял ее с собой. — Каллин снова посмотрел на Невина. — Знаешь, тогда я поклялся, что никогда не убью другого человека из-за женщины.

Невин молчал — просто потому, что Каллин не мог Даже представить себе, как многое в своей Судьбе он искупил вместе с этим горьким признанием.

— Ты знаешь, — сказал Каллин. — Я был просто упрямым щенком…

— О, да. Я и сам был таким же упрямым, когда был молодым.

— Не сомневаюсь. Ты знаешь, травник, почему мы не можем найти общего языка? Потому что мы очень похожи друг на друга.

— Прах и пепел, — сказал Невин. — Действительно похожи.

В то время Аберуин был самым большим городом в Элдисе. Более семисот тысяч человек жили в тесно поставленных домах, образующих перенаселенные извилистые улицы. Он не был окружен крепостной стеной, так как был вытянут вдоль гавани, в которой флотилия боевых галер гвербрета стояла у пирсов вперемешку с кораблями купцов из Дэверри и Бардека. Прямо в центре города располагалась огромная цитадель гвербрета, возвышающаяся как символ правосудия. Внутри тридцатифутовой стены был двор, занимающий около тридцати акров, с обычными бараками, сараями и навесами. Посредине возвышалась крепость, состоящая из круглой центральной шестиэтажной башни и трех трехэтажных второстепенных башен. Но самым поразительным было то, что крепость стояла посреди сада: газоны, клумбы с розовыми кустами, фонтан — и все это было отделено от двора низкой кирпичной стеной. Везде были видны скалящиеся драконы Аберуинов: на воротах, на голубых с серебряным знаменах, висящих на башнях, в центре фонтана в виде мраморной скульптуры, на дверях башен, на полу большого зала, на рубашках всадников и слуг, на кроватных покрывалах и подушках в роскошной комнате, куда поместили Джилл и Даниан. На каминной доске стояла маленькая серебряная статуэтка дракона. Джилл взяла ее и стала внимательно разглядывать.

— Красивая, правда? — сказала Даниан. — Майлвады всегда любили роскошное серебро.

— Да, — согласилась Джилл, ставя статуэтку на место. — Должно быть, ее милости очень тоскливо покидать все это великолепие, когда она возвращается в Каннобайн.

— Так оно и есть. Должна признаться, меня меньше всего обрадовало, когда погиб брат Ловиан. — Даниан сменила тему разговора, пожав плечами. — Джилл, ты должна быть очень внимательной, когда мы здесь.

— О, я так волнуюсь. Данн, мне страшно.

— На первый раз тебе сделают небольшую скидку. Держись поближе ко мне и старайся все делать как я. И пожалуйста, не говори никаких грубостей. Для начала умойся и смени эти грязные штаны на приличное платье.

Так как Джилл никогда в жизни не ездила верхом в женском седле, она оделась для поездки в Аберуин в свою привычную старую одежду. Она так хорошо себя чувствовала, что с ужасом думала о том, что придется с ней снова расстаться. Однако она переоделась по требованию Даниан, когда та пригласила Джилл в женский зал, чтобы представить жене гвербрета. Донилла оказалась красивой женщиной с прекрасными темными глазами, копной каштановых волос и стройной девичьей фигурой.

Она любезно предложила им сесть, и слуга тут же подал вино в настоящих стеклянных бокалах. Но хозяйка была смущена, когда болтала с Даниан, и все время теребила пальцами шелковый носовой платок. Джилл обрадовалась, когда аудиенция закончилась.

— Данн, — спросила Джилл, как только они остались вдвоем в комнате. — Ее милость больна?

— Нет. Но Райс собирается оставить ее, потому что она бесплодна. Мне ее очень жаль.

— А что с ней будет?

— Наша госпожа намерена выдать ее замуж за вдовствующего кузена. У него уже есть два наследника, и он будет рад иметь красивую жену. Если это не выйдет, то она должна будет с позором вернуться назад к своему брату. Вряд ли он примет ее с распростертыми объятиями.